Фреон - Сергей Клочков

— Можешь поверить, мировой. Расскажу как-нибудь.

И странно мне. Зона и смерть для меня понятия почти одинаковые. К смерти здесь привыкаешь. Тут, как говорится, или — или. Или свыкаешься с мыслью, что безносая тётка всегда рядом и в любую секунду готова положить тебе руку на плечо, что сидит она с тобой у костра, стережёт твой сон, прячется на тропинке и в тысяче обличий наблюдает из-за всех углов за каждым твоим шагом. Или просто перегоришь, как старая лампочка, сойдёшь с ума в два счёта.

И когда чётко осознаёшь, что смерть рядом и с тобой по Зоне буквально под руку ходит, то со временем притупляется у сталкера чувство потери. Да, больно, если погибает не друг, нет друзей у тебя, Фреон, так и не появились за всё время, а просто хороший знакомый. Да, тяжело это. Горько в душе. Выпивает бродяга стакан сивушной водки, поминает добрым словом тех, кто уже никогда не вернётся к костру, вздыхает, задумывается. Но завтра новая ходка в Зону, потом ещё одна, другая, третья, и ни стремления, ни возможностей вспоминать и вздыхать уже нет. Поэтому время постепенно вымарывает из памяти лица друзей, и в какой-то момент ты со смесью удивления и печали понимаешь, что не можешь вспомнить улыбку и взгляд человека, с которым когда-то был дружен, с которым вместе отбивался от мутантов или делил одну на двоих банку тушёнки. Погибшие в Зоне уходят от нас особенно быстро и навсегда, лица их стираются в серой пелене небытия, и только иногда в тревожных, странных снах мёртвые молча улыбаются нам из темноты, удивляя или даже пугая.

Но не уходят из мыслей, из памяти седой не по годам сталкер и смешливая девушка, до сих пор стоят они перед глазами. Запали в душу их лица крепко, навсегда, и я уже точно это понимаю — ни время, ни Зона не вытравят эти воспоминания. Помнишь, стоял ты, Фреон, и смотрел, как рубит нож твои ракеты, как пшиком оказалось то, во что ты верил и чему служил? Помнишь, конечно. Как и свою пылающую ферму. Вспомни, тоже ведь стоял и смотрел на огонь, в котором умирала ещё одна часть твоей жизни. Как и у могилы дочери, которой никто не смог или не захотел помочь. И когда с этой потерей от твоей жизни не осталось ничего, ни семьи, ни родины, ты пришёл в Зону, не сам, правда, а по странному стечению обстоятельств, которое люди называют судьбой. Для того, наверное, чтобы молча стоять тогда на Свалке и смотреть на то страшное сообщение в ПМК, где сухим канцелярским языком сообщалось о смерти людей, ставших для тебя почти родными. И о каком теперь огне в груди может идти речь, «фримен»? Где ты его рассмотрел? Плохо, да что уж там, совсем не знаешь ты людей, бывший врач, боец «Свободы». Ни огня у меня в груди нет, ни камня. Просто пепел. Да только говорить об этом не хотелось, ни к чему всё это. И потому вместо очередной «дурной масти» я махнул рукой и просто сказал:

— Ну, пойдём, мужики. Разберёмся с барахлом.

Тайник оборудовали быстро. Сложили трофейное оружие, патроны, запаковали детекторы и мини-компьютеры в ящики от сухпайков, заложили всё рубероидом от дождя и ненужных глаз. Особенно тщательно, аккуратно спрятали две модульные «эфэнки» погибших военсталов — дорогие это пушки, и сразу Хорю их продавать не след. На обратном пути заберу и придержу на чёрный день, тем более что «фримен» перевооружаться не пожелал, сказав, что таким стволам не доверяет. Мародёры «поделились» с нами и тремя «Мухами», которые я тоже спрятал в отдельном тайнике — «Долг» неплохо платит за тяжёлое оружие.

Несмотря на гундёж Ереси, я настоял на том, чтоб погибших «ботаников» и солдат перенести в подбитый вездеход. Невыносимой для меня была мысль, что Манон и другие учёные достанутся местным падальщикам. В Зоне давно никто никого не хоронит, здесь хоронить опасно, да и не подарит местная земля покоя мёртвым — вылезут в виде зомби или разлетятся десятком кикимор по окрестным подвалам. Если и хоронить, то за Периметром… да и то говорили, что не всегда это помогает.

Фельдшер согласился с моей просьбой, Ересь хоть и недовольный, но тоже подключился, и мы втроём перенесли всех погибших в вездеход. Я включил один из ПМК «ботаников», благо, тот оказался не запаролен, и поставил сигнал «аларм», так как рация в вездеходе была разбита взрывом. Этих учёных будут искать обязательно, всё-таки представитель Европы потерялся, просто так в БВП не запишешь. Авось засечёт сигнал какой-нибудь высотный беспилотник связи, заберут их, похоронят по-человечески. И теперь уходить дальше, на запад от Агропрома, оставляя за собой шесть побитых мародёров, разбитый вездеход, мёртвую Манон с постаревшим, сердитым лицом. Может, и прав «фримен» в том, что нужно всему миру рассказать, что здесь творится, какие тут порядки, сколько здесь стоит жизнь. А вдруг что-нибудь, да изменится? Перестанут гибнуть учёные, перестанет лезть в Зону всякая погань вроде того же Кантаря, закончится вечная эта грызня между группировками за влияние над Зоной, кто-то же нас всех разделил и властвует теперь, жирея на человеческих жизнях? А, брось ты, сталкер… опять размечтался. Не будет такого. Всегда найдётся кто-то умный на Большой земле, охапками стригущий купюры, потому что для этого умного всегда найдутся дураки, согласные ползать по радиоактивной грязи и за бесценок доставать бесценные штуки. Так мир устроен. И не тебе, Фреон, об этом думать. Сам-то ты в Зоне только затем был, чтоб заработать побольше. Тот один случай, когда не за деньгами ты в Зону шёл, а совсем за другим, в расчёт не бери. Тем более ничего у тебя тогда не вышло. Хм… да уж. А так — деньги и только деньги зовут сталкера в Зону. Романтика? Адреналин? Чушь собачья… достаточно в первый раз припереть из Зоны хотя бы «выверт» или «чёрный блеск» и получить за него двести, триста, пятьсот долларов, подержать купюры в руках, услышать их шелест, почувствовать запах — всё. Пропал человек. И совершенно не важно, какие деньги он получит за артефакт, в долларах ли, в рублях, в Зоне и гривна успешно ходила до тех пор, пока Украина на евро не перешла, а на дальних западных территориях, сталкеры рассказывали, евриками иностранные «ботаники» и перекупщики давно уже расплачиваются. В ходу даже именные расписки с личными печатями торговцев. В общем, не важно, как деньга выглядит. Воздействие на человека оказывает она одинаковое. И ведь что интересно, мрут сталкеры пачками, особенно новички. И каждый из них, в Зону уходя, уверен в том, что уж его-то минуют клыки мутантов, пули и аномалии. И кто не вернулся — о тех скоро забудут. А о тех, кто хабар притащил, на всю округу раззвонят. Тот сталкер, что поумнее, о своих успехах молчит в тряпочку, и торгаши тоже не особенно разговорчивы, но ведь всегда найдётся идиот, что по глупости или по пьяной лавочке начнёт выпячивать свои находки и достижения. Даже если и врёт, но слухи пошли, глаза загорелись, и к «хабаристым» местам попрётся десяток бродяг, зачастую просто для того, чтобы уже никогда не вернуться. Да уж… деньги. Жизнь за бабло. Фельдшеру этим в глаза ткнул, а сам-то, когда «лунный свет» надыбал, первой мыслью было «шесть тыщ зелени», и уже потом только увидел, что красивая эта штука очень, и тепло от неё ласковое идёт. Продал… конечно же, продал. Что ещё мне с ним было делать…

— Да вроде нормальное село, — прошептал Фельдшер. — Может, поближе подберёмся?

— Слышь, «Свобода», не шипи над ухом. Пойдём, когда скажу. — Я снова поднёс к глазам бинокль.