Пожизненный найм - Катерина Кюне

– Да-да, ты спроси, – продолжил Боря, не дожидаясь ответа. – Ты ведь и сама в довольно зловещем месте работала. Будь я такой категоричный как ты… Ты как плохой ученый: раз у светилы написано, что в результате опыта получается желтая жидкость, то хоть она и цвета молодого огурца, но это просто такой желтый. Так и ты. Исходя из своих стереотипов, хочешь на человеке одним махом крест поставить. Готова даже, закрыв глаза на факты, убедить себя, что он вполне в этот стереотип вписывается. Лишь бы жизнь себе упростить. Твое дело, конечно… Твоя жизнь – твои правила.

«… Мне никогда не приходило в голову, что моя профессия, выбранная за меня зодиакальными созвездиями и матерью, может в один прекрасный день стать препоной между мной и женщиной, которую я полюблю…». Нет, не то…

«С самого рождения ключевые решения за меня принимала моя Карта Судьбы. То есть эти решения, однажды приняли звезды, расположившись определенным образом, астролог их законспектировал, а мне оставалось только жить по готовому сценарию. И я жил, и был своего рода маменькиным сынком при деспотичной родительнице. Она никогда не кричала на меня, ведь этой маменькой была моя Карта Судьбы. Предсказанные там вещи сбывались. В детстве я серьезно болел именно в те периоды, когда было там указано, даже сейчас премии на работе мне выписывали в те месяцы, которые были помечены в Карте Судьбы, как благоприятные. Поразительно, но даже мои сомнения, как мне правильно поступить с женщиной, чьего сына, по моему убеждению, принесли в жертву ради благополучия корпорации, были обозначены в Карте. «Поступай, как велит тебе благоразумие, сердцем остынь» – вот каково было предписание звёзд. Нарушил ли я его, назначив встречу Софье? И ещё, согласно гороскопу в том году, когда произошли все эти события, я должен был в рабочее время встретить какую-то девушку, отличающуюся крайней самовлюбленностью и жениться на ней. И вот, действительно отпросившись с работы, я встретил Софьюшку, но я был абсолютно уверен, что она не девушка из гороскопа. Не потому что излишней самовлюбленностью в случае с ней и не пахло, и не потому, что она вряд ли собиралась за меня замуж, нет. Я почувствовал себя стоящим на мосту, и на одном берегу продолжалась моя жизнь, строго детерминированная Картой Судьбы, а на другом стеной стоял туман. Там начиналась другая жизнь, мне неведомая, где я сам должен был принимать решения, брать на себя ответственность, но не в фантазиях, как это было раньше, а на самом деле. Жить такой жизнью я боялся и не умел. Но ощущение у меня было такое, что я уже начал, нарушил какое-то важное правило и пути назад к заранее определенному будущему у меня уже нет. Как будто в мире квантовых вероятностей я, сам того не осознавая, сделал выбор в пользу альтернативной Вселенной, и реальность расщепилась на две. И моя точная копия в этот самый момент сидит в моей квартире, пьет чай и читает о туманности Кошачий Глаз. У того меня всё по-прежнему и к концу года он действительно пойдет в ЗАГС с какой-нибудь случайно подвернувшейся идиоткой, лишь бы только не перечить строгой матушке. Но могу ли я снова слиться с ним, склеить эти две реальности воедино, а главное, хочу ли я этого? Если раньше я жил в пустыне, посреди которой стоял один единственный столб, и я без нареканий с самого детства и до недавнего времени карабкался по этому столбу вверх, то теперь я входил в сад возможностей и вероятностей. Здесь я должен был выбирать, и каждое мое решение заставляло дерево ветвиться, ветвиться и снова ветвиться и я никогда не мог быть уверен, что предпочтенная мной ветка не сломается под весом моего тела.

К тому моменту я уже был немного другим человеком.

И я вспомнил, что говорил мне один знакомый, который прыгал с парашютом: «Главное не сомневаться, не обдумывать, не представлять что там будет. Просто, когда инструктор скомандует „Пошел!“ нужно шагнуть в открытую дверь самолета. Подумать можно и на земле». И я подал рапорт на увольнение. Конечно, не потому, что иначе меня бросила бы Софья. Она бы меня и не бросила, я почти уверен в этом. Просто я никогда не хотел быть следователем.

– Наследство что ли получил и сматываешься на Гавайи? – спросил меня алкоголик Сережа Дрожжин.

– Да нет, просто надоело, – ответил я.

Но мне никто не поверил. Все знали меня как послушного, разумного малого, никогда не лезущего на рожон и уважающего правила, у них в голове не укладывалось, что я могу быть способен на сумасшедший поступок. А уволиться, не будучи рантье, в их понимании мог только конченый псих, каких нужно держать в желтом доме. И они, не слишком осведомленные о моих семейных делах, но всегда чувствовавшие, что я не совсем такой как они, вполне могли представить многомиллионный семейный бизнес или ещё что-нибудь в этом роде. Так что в отделении на меня смотрели с завистью.

Единственным, кто заподозрил, что мой поступок немотивирован, был Аркадий Алексеевич. «Ты что же, обиделся, что зарплату тебе урезали? Так тяжелые времена, нефть хуже продается, всем урезают» – на всякий случай объяснил мне он. Но после этого без лишних выяснений подписал мой рапорт.

Когда я в последний раз вышел со своей теперь уже бывшей службы, и зашагал прочь по тротуару, мне вдруг захотелось сорваться и побежать, как в детстве. Я почувствовал, что я свободен. Что я сам хозяин своей жизни и могу позволить себе жить так, как я хочу и как считаю нужным. И пусть по большей части это было иллюзией, и в глубине души я и сам это прекрасно понимал, но триумфа моего освобождения от капризов матери и от повелений звёзд это омрачить не могло».

* * *

Тем временем мировой кризис миновал. До прежнего уровня цены на нефть не выросли, совокупный объем потребления сократился на десять процентов, но глобального, повсеместного отказа от черного золота не произошло. Как и предсказывали российские журналисты, изобретение датчан оказалось не столь революционным, как те пытались представить.

Последнее время с изобретениями вообще было туго. Наука начала прихрамывать еще в первой четверти двадцать первого века. Чем дальше, тем все чаще в научных и научно-популярных журналах стали появляться статьи-объяснения и статьи-оправдания. В конце концов, самой популярной темой научных исследований стал вопрос о том, из-за чего перестала развиваться наука.

Почему у нас все еще нет «теории всего»?

Почему за последние годы не совершено ни единого революционного открытия, не сделано ни одного прорыва, не появилось ни одного ученого масштаба Эйнштейна или хотя бы Фейнмана?

Почему мы до сих пор не проводим отпуска на Европе или, на худой конец, на Марсе? Вместо этого на Красную планету кое-как отправили экспедицию в один конец, да и то, запуск стал возможен потому, что к проекту подключились крупнейшие развлекательные медиа-концерны, менеджеры которых пришли к выводу, что из обживания Марса можно сделать неплохое реалити-шоу. Но его рейтинги стали падать так быстро и неумолимо, что первая экспедиция, видимо, обречена была стать последней…

Почему на земле мы все еще пользуемся турбореактивными двигателями, хотя те были разработаны в 60– е годы прошлого века? Неужто нельзя было за следующие шестьдесят лет придумать что-нибудь поэффективнее?