Пожизненный найм - Катерина Кюне

Я считал это важным ещё и потому, что мне казалось, что я выгляжу в её глазах каким-то трусливым соглашателем с весьма регрессивными, отсталыми взглядами. Она-то вон какая – прямая, смелая, на всё у неё есть собственное мнение и она не боится его высказывать, даже если оно идет вразрез с целым миром. А я сижу, как вислоухий осёл, в политике, в экономике, в проблемах общества ориентируюсь очень смутно, ощупью, хоть и социальную психологию изучаю… А ещё эта брошюрка, будь она не ладна.

В общем, я уже не просто хотел выведать у неё подноготную «Танит-Групп», я хотел понравиться ей, хотел произвести на неё впечатление. Мне было приятно находиться с ней рядом, словно вокруг неё образовывалось какое-то особое энергетическое поле, приятно было просто смотреть на неё. На моё счастье, она отвлеклась от проблем мира людей и спросила про астрономию, мол, это, должно быть, очень интересно, но она совершенно в этом не разбирается. Наконец-то! И я стал рассказывать ей про блуждающие планеты, которые не имеют своих звезд, а свободно странствуют по галактикам, про прошлое Вселенной, про квазары, вспыхивающие в галактических сердцах. Я наконец-таки захватил её внимание, и она смотрела на меня почти с восхищением. Впрочем, я так увлекся рассказом, что места для радости от своего триумфа во мне попросту не оставалось.

Нетрудно догадаться, что моя первая встреча с Софьей не стала последней. Конечно, вернувшись в тот вечер домой, стащив оранжевую футболку через голову и швырнув её апельсиновым комом в угол дивана, вопреки привычке сразу убирать одежду в шкаф, я здорово переживал о том, нравлюсь ли я Софье. Когда мы только расстались, мне казалось это очевидным, но пока я добрался до квартиры, моя уверенность стала совсем не такой концентрированной. Кто знает, о чем она стала думать, когда вышла из кафе? Быть может, она прокрутила наш разговор назад и подумала: «Ну надо же, какие идиоты учатся нынче в аспирантурах! Интересно, большую ли взятку пришлось заплатить, чтобы приняли?». Или что-нибудь и того похуже.

Но на следующий день я позвонил и Софья обрадовалась. А я обрадовался ещё сильнее…

* * *

Прошло несколько дней, и злость на Андрея улеглась и затерлась. А время для Лии побежало неожиданно быстро. Может быть, из-за того что с возрастом время ускоряется, а в последующий год она взрослела и набиралась жизненного опыта намного быстрее, чем раньше.

Если бы пару лет назад ей сказали, что она будет встречаться с женатым, немолодым, незатейливо прагматичным нефтяником, она бы не просто не поверила, она бы возмутилась и сочла это за оскорбление. Могла бы даже залепить пощечину. Да и сейчас, пожалуй, влепила бы.

Но когда это случилось в действительности, она не почувствовала, что сделала что-то неправильное. Лежа рядом с Костромой, она прислушалась к себе, и с удивлением обнаружила, что внутри все абсолютно спокойно. А поскольку Лия, как все люди, считающие себя большими интуитами, привыкла ориентироваться на свой внутренний голос и слушаться только его, то она подумала: «ну и прекрасно» и решила не утруждать себя самокопанием. На самом деле это спокойствие было поверхностным. Под его толщей что-то навязчиво скреблось и ворошилось, какой-то вопрос, оставленный без ответа. И Лия невольно стала укреплять стену, отделяющую ее сознание от этого далекого и глухого, как эхо, вопроса. В конце концов, дело было не в деньгах, думала она, а в возможности самореализации. А это совершенно разные вещи. Что же делать, если мир устроен так, что реализовать свои творческие способности можно только если тебе по чистой случайности повезет после терракта вывести через черный ход здания олигарха? Годами сидеть над похожими друг на друга коттеджными поселками эконом-класса? И потом чем интрижка с нефтяником хуже, чем курортный роман с каким-нибудь отчаянным серфингистом? Только тем, что второй гол как сокол и ничего не может предложить своей любовнице? Или лучше так, как у нее было с этим психопатом Андреем – вроде бы все по любви, а, в конце концов, оказалось, что от нее кроме нескольких бумажек с чертежами ну и еще попутного приятного времяпрепровождения ничего и не нужно? А потом все равно об ее романе с Костромой кроме лучшей подруги никто не знал. Во всяком случае, Лия так думала.

* * *

…Мы были знакомы уже пару недель или что-то около того, когда я понял, что врать о моей аспирантуре больше невозможно. Вообще-то надо было рассказать ей обо всем сразу, уже при второй встрече, но мне, почему-то, ужасно не хотелось, что-то постоянно удерживало меня от правды.

И вот мы идем по улице, по желтеющей сентябрьской улице, залитой солнцем, и я говорю: «Софья, я на самом деле никакой не аспирант и никакую диссертацию по корпоративным культурам я не пишу». «А я давно догадалась, что тут что-то не чисто», – отвечает мне она. Я обрадовался – она даже ни капельки не надулась на то, что я две недели ей врал. И уже совершенно спокойно я начинаю пересказывать ей свою историю. Мол, по-настоящему я следователь и всё-такое. И вот тут она неожиданно мрачнеет. Я начинаю извиняться, говорю, что я дурак, что сразу ей всё не рассказал, но ведь я раскаявшийся дурак, а, значит, не безнадежный. Но Софья, кажется, уже и не слушает меня, она заявляет вдруг, что ей срочно нужно ехать домой и несется, практически бежит к метро. Я, ничего не понимая, семеню за ней, на ходу продолжая извиняться, плести какую-то чушь, осыпать её вопросами и снова извиняться. И вдруг перед лестницей в подземный переход она поворачивается и резко и зло бросает: «Хватит меня преследовать – я никаких законов не нарушаю! Не ходи за мной!». И сбегает вниз по лестнице, а я остаюсь наверху, оглушенный, потерянный, ничего не понимающий, словно реальность вдруг надломилась и пошла по какой-то параллельной ветке. Стою и смотрю ей вслед: как быстро мелькают её ноги в серых туфлях, как развиваются полы легкого, не застегнутого пальто. А потом механически разворачиваюсь и иду дальше – непонятно куда и зачем…

* * *

Незадолго до очередного дня архитектора Лия Галаган получила самую престижную и денежную отраслевую российскую награду – премию имени Алексея Гутнова – за проект здания Управления спецпрограмм президента.

В клуб-кафе «Архитектор», где традиционно отмечали профессиональный праздник, Лия приехала с опозданием. С тех пор, как она познакомилась здесь с Андреем, прошло ровно два года. Институтские приятели собрались все те же, и пиво пили всё такое же, и разговоры были всё о том же – только о детях и семьях чуть больше – но Лия больше не чувствовала себя в их компании как в своей тарелке. Может, бывшие сокурсники теперь смотрели на нее как-то иначе, а может, в ней самой что-то изменилось. Возможно, незаметно для себя самой она стала вести себя более высокомерно и чванно. Но главная причина охлаждения была в том, что она больше не могла разговаривать со своими приятелями откровенно. Ведь не станешь им рассказывать, почему на самом деле тебе дали национальную премию, которая вообще-то по уставу присуждается за разработку проектов по реализации Генерального плана Москвы, «внесших значительный вклад в решение градостроительных проблем столицы»… И Лия не могла больше быть сама собой, она надевала маску, тесную и не очень удобную, но зато помогающую ей темнить и отстраняться, а бывшие сокурсники, пристально за ней следящие, принимали ее странное поведение за симптомы тяжелой звездной болезни. А потом они может рационально и не понимали, но подсознательно чувствовали, что разговаривают не с настоящей Лией, а с плотной непроницаемой маской, с экзоскелетом, сквозь который не могла прорваться живая, естественная реакция. И эта холодность и искусственность отпугивала и отталкивала их.