Система международных отношений. Нации в борьбе за власть - Ганс Моргентау

требование уступки территории соседа, выдвинутое таким могущественным государством, как Франция, чья прежняя и не очень отдаленная политика территориального расширения принесла Европе бесчисленные бедствия, не может не вызвать возмущения у каждого государства, заинтересованного в балансе сил и поддержании всеобщего мира.

Европейский концерт — дипломатия на конференциях между великими державами, которая должна была устранить все угрозы политической системе путем согласованных действий — стал инструментом, с помощью которого сначала принципы Священного союза, а затем, после его распада, кульминацией которого стали либеральные революции 1848 года, должны были быть реализованы общие интересы Европы. Европейский концерт функционировал много раз в течение столетия с момента его создания в 1814 году до начала Первой мировой войны в 1914 году. Концепция, лежащая в его основе, то есть политическое единство Европы, или, по словам Касдерига, «общая система Европы», упоминалась во многих официальных декларациях. Так, союзные державы заявили в конце 1813 года, что они «не сложат оружия… до тех пор, пока политический статус Европы не будет вновь подтвержден и пока незыблемые принципы не возьмут верх над тщетными притязаниями, чтобы обеспечить Европе настоящий мир». В декларации от 5 февраля 1814 г., которой обычно датируется заключение мира в Европе, представители Австрии, Великобритании, Пруссии и Франции заявили о том, что они «не могут сложить оружие, пока их права не будут вновь подтверждены».

Эти же государства, к которым присоединилась Франция, в протоколе № 19 Лондонской конференции 1831 года закрепили независимость Бельгии и, в интересах баланса сил, поставили ее нейтралитет под свою совместную гарантию. В свое оправдание они заявили: «Каждая нация имеет свои законы, но Европа тоже имеет свой закон; общественный строй дал ей его». Во время франко-прусской войны 1870 года французский министр Тьер, тщетно искавший помощи у других европейских государств, чтобы предотвратить нарушение баланса сил Германией, жаловался, что «Европу не найти». В этой фразе он отдал дань уважения тому же принципу европейского единства, который с 1648 года был жизненной силой баланса сил. Именно к этому же принципу тщетно апеллировал министр иностранных дел Великобритании сэр Эдвард Грей, когда накануне Первой мировой войны пригласил страны Европы на конференцию для урегулирования разногласий. Можно даже сказать, что премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, когда в 1938 году он заставил Чехословакию уступить Судетскую область нацистской Германии, действовал, ошибочно полагая, что моральное, интеллектуальное и политическое единство Европы все еще существует и что нацистская Германия является его неотъемлемой частью.

б) Моральный консенсус современной государственной системы

Уверенность в стабильности современной государственной системы, которая проистекает из всех этих деклараций и действий, проистекает из ряда элементов, интеллектуальных и моральных по своей природе, от которых зависит и баланс сил, и стабильность современной государственной системы. «В политике, как и в механике, — по словам Джона Стюарта Мифла, — „сила, которая должна поддерживать двигатель, должна быть найдена вне механизма; и если она не будет найдена или окажется недостаточной для преодоления препятствий, которые можно разумно ожидать, устройство потерпит неудачу“. Гиббон с особым красноречием и проницательностью указал на топливо, которое поддерживает двигатель баланса сил, — это интеллектуальные и моральные основы цивилизаций нашего времени, интеллектуальный и моральный климат, в рамках которого двигались протагонисты общества XIV века. Само существование одних правительств и все, что делает другие приемлемыми, основывается на практическом соблюдении доктрин конституционной морали; традиционные представления в сознании нескольких органов власти, которые изменяют использование, которое в противном случае могло бы быть сделано из их полномочий. В несбалансированных правительствах — чистой монархии, чистой аристократии, чистой демократии — такие максимы являются единственным барьером, который сдерживает правительство от крайних эксцессов в направлении его характерной тенденции. В несовершенно сбалансированных правительствах, где сделана некоторая попытка установить конституционные ограничения для импульсов сильнейшей власти, но где эта власть достаточно сильна, чтобы переступить их хотя бы временно безнаказанно, только благодаря доктринам конституционной морали, признанным и поддерживаемым мнением, сохраняется хоть какое-то отношение к сдержкам и ограничениям конституции. В хорошо сбалансированных правительствах, в которых верховная власть разделена, и каждый участник защищен от узурпаций других единственным возможным способом, а именно, будучи вооруженным для защиты оружием такой же силы, каким другие могут орудовать для нападения, правительство может существовать только благодаря сдержанности одной из сторон в осуществлении этих крайних полномочий, если это не спровоцировано столь же крайним поведением со стороны другого участника власти; и в этом случае мы можем сказать, что только благодаря соблюдению максим конституционной морали конституция сохраняется».

Общее осознание этих общих стандартов сдерживало их амбиции «под взаимным влиянием страха и стыда», налагало «умеренность» на их действия и прививало всем им «некоторое чувство чести и справедливости», в результате чего борьба за власть на международной арене носила характер «умеренных и нерешительных состязаний».

В умеренности и нерешительности политических состязаний с 1648 года до наполеоновских войн, а затем снова с 1815 по 1914 год, баланс сил является не столько причиной, сколько метафорическим и символическим выражением или, в лучшем случае, техникой реализации. Прежде чем баланс сил смог наложить свои ограничения на властные устремления наций посредством механического взаимодействия противоположных сил, конкурирующие нации должны были сначала сдержать себя, приняв систему баланса сил в качестве общей основы своих усилий. Как бы сильно они ни хотели изменить распределение веса на двух чашах весов, они должны были молчаливо согласиться с тем, что, каков бы ни был исход состязания, в конце его обе чаши все равно останутся на своих местах. Они должны были согласиться, что, как бы высоко ни поднялась одна из них и как бы низко ни опустилась другая, весы все равно будут соединены в пару, висеть на одной балке и, следовательно, смогут подниматься и опускаться снова, как определит будущая констелляция весов. К каким бы изменениям в статус-кво ни стремились нации, все они должны были, по крайней мере, признать неизменным один фактор — существование пары весов, «статус-кво» баланса сил как такового. И когда бы какая-либо нация ни начала забывать об этом обязательном условии независимости и стабильности, как это сделала Австрия в 1756 году в отношении Пруссии или Франция в 1919—23 годах в отношении Германии, консенсус всех других наций не позволил бы ей забыть об этом условии надолго.

Этот консенсус вырос в интеллектуальном и моральном климате эпохи и черпал свою силу в реальных отношениях власти, которые в нормальных условиях делали попытку свержения системы баланса сил безнадежным предприятием. Этот консенсус, в свою очередь, как интеллектуальная и моральная сила, реагировал на интеллектуальный и моральный климат и на властные отношения, усиливая тенденции к умеренности и