Выстрелы в Сараево. Кто начал Большую войну? - Игорь Макаров

Спустя полгода Верховский был освобожден, вступил в Красную армию, недолго служил начальником оперативного отдела штаба Петроградского военного округа. В мае — октябре 1919 года вновь в заключении, по выходе назначен инспектором военно-учебных заведений Запасной армии, читал курс тактики на Казанских инженерных курсах. С мая 1920 года — член Особого совещания при Главнокомандующем (вместе с другими генералами русской армии). С августа 1920 года— главный инспектор военно-учебных заведений республики; участвовал в традиционных собраниях Георгиевских кавалеров. В 1922 году— свидетель на следствии по делу правых эсеров; военный эксперт советской делегации на Генуэзской конференции. В этот период официально отказался от политической деятельности.

С июня 1922 года — руководитель Военной академии РККА, с 1927 года — профессор. Автор ряда работ по военной теории и истории. С декабря 1929 года — начальник штаба Северо-Кавказского военного округа. Его концепция явно раздражала верхи:

Стратегию оборонительной войны выдвигал профессор Военной академии А. И. Верховский, не озабоченный большевистской скорбью о тяжкой доле «угнетенных» в других странах. Бывший офицер русского Генерального штаба, он утверждал, что оборонительное сражение дает крупные политические выгоды и позволяет наращивать силы, что для Красной Армии лучше готовить противнику «Полтаву», чем мечтать о «Каннах»: «С этой точки зрения нам выгоднее отдать Минск и Киев, чем взять Белосток и Брест»[221].

2 февраля 1931 арестован по делу «Весна» (по которому проходили «военспецы» — бывшие офицеры русской армии).

Во время допросов Александр Иванович, давая показания, упоминал имена 87 человек, среди которых 1 раз фигурировало имя В. М. Чернова...[222]. Более подробно, резко и чаще он в ходе допросов говорил о тех, кто либо ушел из жизни, либо успел уехать за границу[223].

Из Воронежского следственного изолятора пишет следующее письмо на имя наркома обороны:

Товарищ народный комиссар обороны Союза ССР!

Подозрение, которое тяготеет надо мной, мне невыносимо, я его ничем не заслужил. За мной 12 лет самостоятельной работы в рядах армии. Против меня — клевета белогвардейцев, их союзников — социалистов-революционеров и меньшевиков, ненавидящих меня за то, что я ушел от них и отдал себя на работу Советской стране. Они убили в в г. Харькове моего начальника штаба К. К. Рябцова. Окружили меня клеветой в своей прессе. Через сотни каналов восстановили против меня партию и начсостав армии.

Когда в 1919 году я взял назначение на юденический фронт, они какой-то клеветой добились моего ареста, и ГПУ держало меня в тюрьме 6 месяцев без причины. Теперь, когда я стал на большую работу и значительно усовершенствовал оборону Северного Кавказа, они возобновили кампанию против меня.

12 лет назад я сознательно стал в ряды Красной армии на защиту Октябрьской революции. С тех пор и до сего дня я без колебания работал, уверенный в том, что, несмотря на все трудности, партия ведет нас по верному пути завоевания лучшего светлого будущего рабочего класса и всего человечества. Я не могу допустить мысли, чтобы меня вытащили из этой великой борьбы, которой я отдал все свои силы.

Я прошу дать мне возможность защищаться от клеветы белых.

А. Верховский.

14 апреля 1931 года.

18 июля 1931 года приговорен коллегией ОГПУ к расстрелу (приговор заменен десятью годами заключения). Дважды объявлял голодовку, требуя пересмотра дела. В Ярославском изоляторе особого назначения написал ряд военно-научных работ. Статью об опыте русско-японской войны нарком обороны Ворошилов направил Сталину с предложением освободить автора, что и было сделано в сентябре 1934 года. В письме Ворошилову так описывал пережитые испытания:

Товарищ народный комиссар!

Я хочу доложить Вам то, что случилось со мной, потому что судебная ошибка, имевшая место в моем деле, может повториться, принося, как я понимаю, ущерб авторитету советской власти.

Я повторяю в этом докладе то, что мной письменно сообщалось начальнику Особого отдела ОГПУ и прокурору СССР в 1933 году.

2 февраля 1931 года во время служебной командировки в купе поезда на меня сзади набросились четверо граждан в штатском. Предполагая нападение бандитов, я стал кричать, звать на помощь. Только тогда мне предъявили ордер об аресте. Меня высадили из поезда в Воронеже, и здесь два следователя— Николаев и Перлин — в течение трех недель по очереди вели допрос с короткими перерывами на еду и сон. Они довели меня до того, что я давал показания в состоянии крайнего переутомления, плохо понимая окружающее.

Допрос был построен так. Мне было сказано, что моя вина перед советской властью обнажена со всей неопровержимостью. Если же я буду запираться, я буду расстрелян, а моя семья разгромлена. Если же я сознаюсь, то могу ждать снисхождения. На мое заявление, что мне не в чем сознаваться, мне наводящими вопросами дали канву того, что я должен, по мнению следователя, показать:

1. Я будто бы пришел в Красную Армию в 1919 году как враг, подготавливающий взрыв ее изнутри. Для этого я группировал все время около себя контрреволюционное офицерство;

2. Кафедра тактики Военной академии якобы была моим штабом, в котором я разработал план восстания в Москве на случай войны в дни мобилизации;

3. Это давалось мне в связи с якобы существующей у нас трудовой Красной Армией;

4. Для политического обеспечения я связывался в бытность мою в Генуе в составе нашей экспедиции в 1922 году с английским генеральным штабом;

5. В бытность мою начальником Северо-Кавказского военного округа (СКВЮ) будто бы я подготавливал восстание на Северном Кавказе;

6. Все это я делал одновременно, вредительствуя где только было можно.