Соль. Судьба первородной - Марина Александрова

В столовой факультета мне удалось раздобыть для себя нехитрый, но сытный обед и с удивлением осознать, что я единственный преподаватель, который пришел сюда на обед. Должно быть, скромники в белых простынях предпочитали более изысканную кухню и ели где-то еще. Но мне было абсолютно плевать, что и где есть, главное, что не тухлое и достаточно полезное. А чем проще, по моему глубокому убеждению, пища, тем даже лучше. Потому каша, бульон и кусочек отварного мяса пришлись очень кстати после экзотического «кабачка». В огромной студенческой столовой царила непринужденная атмосфера, и это заставляло меня время от времени впадать в светлую ностальгию. Времена идут, а ведь, по сути, меняются лишь декорации. И студенты всё такие же студенты, и молодость все такая же искристая и озорная. Изменилась я, а этот светлый мир студенчества будто замер, впуская в свои объятия одних и безжалостно вышвыривая в жизнь других.

— Еще заплачь, — тихо фыркнула я себе под нос. После решительно встала, отбросила все лишние мысли и направилась к месту, где должна была захватить груз в десять студентов и отправиться вместе с ними осматривать мои новые владения.

На самом деле я боялась, что придется проделать весь путь до выхода с территории учебного комплекса, чтобы потом уже выйти на улицу и вдоль по ней двинуться в обратный путь к городской больнице. Но, как оказалось, если выйти через черный ход целительского факультета, пройти по узкой тенистой аллее и выскользнуть через небольшую калитку, то окажешься прямо напротив нее. Данное открытие, разумеется, я совершила не одна, а под чутким руководствам студентов, которые и показали короткий путь. Даже спрашивать дорогу не пришлось: просто встретившись с ними в фойе на первом этаже, сказала им «Идем» — и они пошли, я же бодренько зашагала следом.

Центральный городской госпиталь Аланис выглядел впечатляюще. Как и все заведения в империи, которые олицетворяли власть и принадлежность к культуре аланитов, он был монументальным памятником искусства. Несколько корпусов соединяло центральное округлое здание с куполообразной крышей, и я сильно подозреваю, что если взглянуть на комплекс с высоты птичьего полета, то он похож на лист клевера — символ целителей Алании.

Внутрь я уже входила первой. Центральный городской госпиталь — это все же гордость столицы, потому пол, выложенный из мраморной мозаики в виде какого-то чудака в белой простыне с небесно-голубыми глазами и немного розоватыми волосами, возложившего ладони, от которых исходило сияние, на коленопреклоненного перед ним мужчину в набедренной повязке, сначала озадачил меня своим сюжетом, а потом заставил изумленно замереть, и я уже разрывалась между желанием засмеяться и разрыдаться. Я узнала и мужчину в простыне, и, как это ни странно, вспомнила сам момент, когда это происходило!

— Это Первородный Зорис, — пояснила мне и без того известный факт Лил, — в Алании его почитают за то, что он исцелял от пьянства и наркомании…

— Ага, — вслух ответила я, вспоминая, каким любителем хорошенько приложиться был сам Зорис. Однажды он и коленопреклоненный Антей так напились в месте, о котором история умалчивает, что очнулись в подворотне у городской площади в чем мать родила. Причем роскошные пепельные локоны Зориса оказались при этом выкрашены марганцовкой в ярко-розовый оттенок, кто красил — осталось загадкой, но ярко-розовые ладони Антея отвечали на нее сполна. Эти двое сперли простыню и наволочку, что какая-то кумушка забыла снять с бельевой веревки. Самым ловким оказался Зорис, потому ему досталась и простынь, и веревка, Антей же напялил наволочку. После чего двое первородных попытались пересечь площадь в предрассветных сумерках. Поскольку Зорис был мужчиной опытным в такого рода делах, то он упрямо шел вперед, Антей же завалился аккурат посреди площади, где верный друг и произвел сей знаменательный акт избавления его от похмельного синдрома. Какая легенда сопровождала эту картину, мне было неведомо.

— Я читала, что Зорис был воплощением бескорыстности, потому и предпочитал в одежде самое простое, так теперь делают и наши целители, — тем временем вещала Лил у меня над ухом. — О нем помнят наши летописи, как и мы все. Потрясающий, должно быть, был человек.

— Они все были потрясающими, — тихо ответила я.

— Наверное, — пожала плечами девушка, — жаль, что главный храм Двуликого сгорел, а с ним и большая часть наследия первородных, включая их изображения, знания, имена и жизнеописания… Интересно было бы узнать, чем они жили, какие открытия совершали, как выглядели? Иногда начинаешь думать, что их и не существовало вовсе, а эти истории — всего лишь сказки, — пожала она плечами, на удивление разговорившись со мной, в то время как остальные студенты поспешили отметиться, что прибыли для прохождения практики. Да и мне стоило наведаться к главному целителю, дабы уведомить, что я поступаю в полное его распоряжение.

— Может, и сказки, — пожала я плечами. — Как бы там ни было, но для большинства того, о чем не знают и не помнят, — не было вовсе. Буду ждать вас здесь, как только освобожусь.

— Хорошо, — кивнула она, уходя вслед за сокурсниками.

Для того чтобы познакомиться с главным целителем городского госпиталя и получить привязку к отделению, мне пришлось подняться на самый верх центрального здания и оказаться в замысловатой приемной с совершенно прозрачным потолком, сквозь который было видно голубое небо. Подождать, пока невысокого роста человеческий мужчина-секретарь доложит о моем приходе, после чего еще подождать, сидя на неудобной табуретке. Исходя из условий встречи, я окончательно поняла, что главного никто не спешил уведомлять о моем истинном статусе. Это было хорошо. Ни к чему ему знать. И, судя по всему, Рэйнхард не желал афишировать сей факт. Спустя полчаса меня наконец пригласили войти. Главным в городском госпитале оказался мужчина-аланит. Если судить по меркам людей, то выглядел он на тридцать с небольшим, но думаю, был ровесником Тириэла Аурэлла, что уже само по себе было комплиментом его уму. Высокий широкоплечий шатен, замотанный в простынь, смотрелся комично, сидя за широким столом из красного дерева. Правда, таковым он казался лишь мне. Сам мужчина выглядел весьма сурово. Темные брови грозно сошлись на переносице, ярко-голубые глаза глубоко посажены, тонкие губы поджаты так, что их контура почти не видно. Одним словом, вид такой, что сразу становилось ясно — вольнодумие и словоблудие в его присутствии наказуемо! Ой-ой, ну страшный, страшный, говори уже, надоело тут сидеть.

— Добрый день, — неожиданно высоким писклявым голосом поздоровался он, а на моем лице расцвела широченная улыбка, которая, слава Двуликому, была ото всех сокрыта повязкой.

— Добрый, сынок, — просипела я, припадая на свой посох.

— Я вам не сынок, — сердито пискнул он и, грозно зыркнув на меня, вновь перевел взгляд на бумаги, разложенные на столе. — Соль, вы прибыли к нам из Иртама и ныне принадлежите к Дому Ариен, так?

— Так написано, — кивнула я.

— Могу я узнать, вы ли тот человек, который сумел помочь Рэйнхарду с его недугом?

— Там так написано? — поинтересовалась я.

— Нет, — его высокий голос будоражил мою темную сторону, которая уже потирала ручки, чувствуя, что «запахло» новой жертвой. Не то чтобы я любила издеваться над людьми, но если дядька будет вредничать, то с удовольствием послушаю, каким фальцетом он орет на подчиненных.