Свет дня - Грэм Свифт

Нет, не думал.

Он въехал в ворота четырнадцатого номера. Я развернулся и отправился домой. Как будто инструкция была такая: вернуть мужа, живым или мертвым. Как будто я стоял уже у его могилы и чувствовал, как рот наполняется чернотой.

Нет, Марш, я ничего такого не думал, я вообще не думал. Пока ехал оттуда, те десять-пятнадцать минут, — не думал ни о чем, как будто сам был уже мертвец.

Я почти доехал. Еще один мужчина на пути домой. И вдруг тормознул. Визг, скрежет. Без всякого перекрестка, без всякого красного света. Дорога и дорога. Стоп. Интуиция, Марш, — хотите, так называйте. Будто в грудь что-то ударило. Машина с новым визгом и скрежетом развернулась словно сама собой. Можно подумать, Сара мне позвонила, а не им. Мне бы еще сирену и мигалку, хоть и не полицейский.

Но и так выло и мигало: две полицейские машины (подъедут еще) и «скорая помощь». Уже в пути.

Я вернулся на Бичем-клоуз. Мог быть и большим идиотом. И вновь возрадоваться, да? Или сидеть здесь — прямо здесь, — опустив голову на руки? Интуиция? Все будет спокойно. Укромнейший Уимблдон. Мог опять остановиться с колотящимся сердцем. Идиот! Идиот!

Но есть вещи, которые знаешь. Это не глаз детектива. И даже не интуиция. Знаешь — и все.

Две полицейские машины и «скорая помощь» уже были на месте — как повторение чего-то виденного (в прошлом это была моя работа, мой хлеб). Появись я на пять минут раньше — был бы первым.

Я должен был вступить в игру, вмешаться.

«Мистер Нэш? Мы с вами не знакомы, но… я знаком с вашей женой».

Или — еще лучше, в тысячу раз лучше, — если бы я увидел, как они улетают вместе. Позвонил бы ей — сообщить. «Миссис Нэш?» Хуже и лучше. Что — мы никогда не узнаем.

Конечно, было бы лучше. Он не лежал бы в луже крови. Она не сидела бы рядом, дрожа. И пришел бы к ней в тот вечер, позвонил бы в дверь, вступил бы в игру — сколько раз я это воображал, репетировал! — всего-навсего я.

Туда, в аромат петуха в вине.

Я резко затормозил. Выскочил. Пробежал мимо констебля, только что поставленного у дома. Ничего ему не объяснял, он меня не остановил. Я крикнул: «Полиция! Полиция!» Вроде бы сказал еще: «Я детектив, я знаю, что делаю». Уличная дверь была открыта, я в нее. Внутри — обстановка совершённого преступления. Я много раз такое видел. Обычно кажется, что все погрузилось в глубокую заморозку.

Но сейчас было иначе. Совсем иначе. Тепло. Запах стряпни, восхитительной стряпни, обволакивающий тебя, как объятия. Боб — на полу в луже крови. В углу стол со свечой. Сара сидит на стуле и дрожит. Прическа, косметика — для праздника, для торжества. Жемчужное ожерелье, узкое черное платье. Я никогда ее такой не видел. Готовой для любви. Посмотрела на меня в изумлении, как будто не могла поверить, что это я. Но у нее и без того был изумленный вид, словно все теперь только и могло что изумлять, словно ей ничего не осталось, кроме изумления.

А он и правда улетел вместе с ней. Все равно что улетел. Был не здесь, а там, с ней, наверху (Сара, думаю, тоже это увидела). В спасительной вышине. Здесь, внизу — только его безжизненное тело.

А она, улетевшая, — что она знала? Что почувствовала? Внезапный трепет, холодок, тепло, ауру? Много ли призраков наблюдалось в салонах самолетов? Но самое лучшее — не знать. Самое лучшее — быть в таком месте, где ты не узнаешь. Как погиб брат, как погибли родители. Возвращалась выяснить? Детективная работа? Все бесчисленные лужи крови. Что там Уимблдон, что там Бичем-клоуз.

Самолет уже приближался к Швейцарии. Огоньки домов, окошки разбросанных по склонам игрушечных шале. Лунные отсветы на снегу, мерцание озера.

Узнала ли она потом? Случайно, намеренно? Или сурово распрощалась с этой частью своей жизни? Не в этом ли был весь смысл? Жесткое лицо. И каменное сердце? Прошла на самолет, хотя могла побыть с Бобом еще.

И действительно вернулась в Хорватию? Она сейчас там?

Внизу огни большого заграничного города — приветствуют ее, плывут навстречу. Хорошая жизнь, яркая жизнь. Квалифицированная переводчица. Гражданка мира.

Мне представляется, что она до сих пор в Женеве. Мне представляется (воображение, и только), что она работает в ООН. Да, приехала на родину — в новую страну, — но с какой-то международной миссией, в составе делегации. Переводчица из ООН, наблюдательница. Официальный статус — но личные неформальные связи. Послевоенное восстановление, помощь в ликвидации последствий. Расследование военных преступлений. Работа, которая никогда не будет кончена.

Неуклюжие, неумелые миротворцы из ООН. Вечно опаздывающая международная полиция.

Сара скоро доделает свой перевод. Я этого не хочу. Она тоже. Спасательный трос. Отчасти — моя идея. Иной раз во время свиданий мы только про книгу и говорим.

Два года назад столик у «Гладстона», теперь комната для свиданий в тюрьме. Вот уж не думал тогда, что такое возможно: встречаемся обменяться записями о том, что произошло давным-давно. Ничего более настоятельного в нашей жизни вроде как и нет.

Катастрофой для них стала битва при Седане. 1870 год. Евгения в свои сорок с лишним лет была, считай, еще девочкой. Наполеона III наголову разбили пруссаки.

Беда, крушение. Жизнь изгнанника в Чизлхерсте.

В отличие от своего дяди — того самого Наполеона, — он не был великим полководцем, но все-таки он сам вел армии в бой и в более ранней войне, с австрийцами в Италии (что, спрашивается, они там делали?), выиграл два крупных сражения — при Мадженте и Сольферино. Он мог выгнать австрийцев из Италии совсем, но после Сольферино заключил перемирие. Одна из причин, утверждают, состояла в том, что он просто-напросто устал от кровопролития.

Я сам все это смотрел по справочникам. Домашняя работа. Маджента, Сольферино, Седан. Как в свое время читал про Дубровник. И вот на какую историю я теперь наткнулся.

Жил-был один швейцарский бизнесмен с большими планами в голове. В поисках влиятельных покровителей он решил дойти до самого верха — до императора. Поскольку Наполеон воевал в Италии, бизнесмен отправился туда. Но вместо императора увидел последствия битвы при Сольферино, и это изменило его планы и всю его жизнь.

На месте он сделал, что можно было, для раненых и умирающих. Вернувшись в Швейцарию, он посвятил себя уменьшению бедствий любых войн. Он основал Красный Крест, и много лет спустя это повело к принятию Женевских конвенций, к созданию Лиги Наций, а затем и ООН.

Красный Крест. Всем известно, что он не становится ни на чью сторону, — он просто оказывает помощь. Нейтральная организация. Благотворительность, милосердие. А Женевские конвенции — это, конечно, не рецепт достижения мира, там просто говорится (и это почти нелепо), что если уж надо воевать, если уж люди решили убивать друг друга, то это нужно делать по определенным правилам.