Вкус пепла - Станислав Рем

– Олег Владимирович, почему вы остались в Петрограде, а не уехали на юг, как ваш бывший начальник Батюшин? – неожиданно переменил тему беседы Бокий.

Белый аккуратно вдавил окурок в днище пепельницы, после чего скрестил руки на груди.

– Странный вопрос.

– Хочу понять мотивацию ваших поступков. Ведь у вас имелась возможность переметнуться на ту сторону. Но вы по непонятной причине остались. Сдались, не оказав никакого сопротивления. В чем смысл? Причина?

– Смысл? – Уголки рта арестованного криво повело. – А нет никакого смысла. Жить, чтобы просто жить? Выискивать каждый день кусок хлеба, чтобы не подохнуть с голоду? А для чего? Что сейчас, в данную минуту, несет мое существование? Кому оно нужно? Год назад у меня была семья, Родина, идея, смысл жизни. Сегодня у меня нет ничего! Ни Родины, ни семьи, ни смысла! Все рухнуло всего-навсего за один год! После «Крестов», когда я узнал, что жена и сын погибли, у меня хотя бы имелось желание отомстить Керенскому и ему подобным за то, что они сделали со мной. Но и тут мне не повезло: за меня отомстили вы. Причем отомстили так, как я сам не смог бы отомстить. Говорите, уйти на юг и воевать с вами? А с кем воевать? С теми, кто привел Сашку Керенского к власти? Того самого Сашку, который убил мою семью? Не сам, опосредованно, но тем не менее. И против кого воевать? Но и не это главное. А за что воевать? Чтобы к власти снова пришел новый Керенский? Как вы правильно заметили, я работал в «Комиссии Батюшина». Вы не представляете, с каким вороватым дерьмом нам пришлось иметь дело. И потом, когда у нас появились все доказательства государственной измены и крупных хищений, все это дерьмо сместило царя и, вместо того чтобы сесть на скамью подсудимых, заняло его место. А нас, «Комиссию Батюшина», определили в «Кресты» через три дня после того, как вся та шушера пришла к власти. А летом убили мою семью. И после всего этого вы предполагаете, что я смог бы встать в один ряд с этими людьми? – Белый устало откинулся на спинку стула. – Впрочем, помогать вам тоже не горю желанием. И не потому, что против вас. Просто я прекрасно понимаю: вы ничем не отличаетесь от тех, на чье место пришли. Внутри вас самих уже началась война за трон. Кто из вас, равных, станет самым равным, на кого все равные станут равняться. И на кого потом будут молиться. Все повторяется. Кстати, не забывайте, чаще всего молятся на покойников, потому как труп не составляет конкуренции, зато на нем можно заработать капитал, и, самое главное, с трупом не нужно делиться. Мерзость? Согласен. Но такова жизнь. Мне противно все, что сейчас творится в России, по обе стороны конфликта. Этим мы и разнимся с Батюшиным. Николай Степанович, несмотря на то что его посадили за решетку по велению Керенского и его камарильи, тем не менее остался верен тому кругу. Я же разочарован и душевно опустошен. Потому и остался.

– Могли уехать за границу. Воспользоваться губельмановскими миллионами.

– Ворованными? Нет уж, увольте. Там на каждой копейке солдатская слеза. У меня бы кусок в горле застрял, если бы потратил хоть один рубль.

Наступила пауза. Не та, неловкая, после которой не знаешь, как продолжить разговор. А та, которая просто разделяет беседу на две части.

– Что вы будете делать, если мы вас отпустим? – неожиданно спросил Бокий.

Полковник запахнул ворот шинели.

– Не знаю. Скорее всего, сдохну в какой-нибудь сточной канаве.

– Олег Владимирович, у меня к вам имеется одна просьба. Она касается вашего сокамерника. – Глеб Иванович тут же замахал руками. – Нет, нет, ничего не нужно у него выспрашивать и вынюхивать. Тем более у вас на это не будет времени. Вас вернут в камеру за вещами. Но один час обещаю.

– И что вас интересует?

– Мои чекисты вышли на одну любопытную версию. Если она действительно имеет место быть, можно спасти мальчишку.

– Странно. – Белый слегка прикусил нижнюю губу. – Он убил вашего товарища, а вы собираетесь его оправдать.

– Не оправдать, а справедливо наказать.

Бокий подошел к арестованному, склонился к его уху.

– Вас не удивила моя просьба?

– Интересно. – Полковник потянулся за папиросой. – Можно взять две? Спасибо. Насколько понимаю, вы хотите сыграть на нервном расстройстве мальчишки?

– Именно.

Олег Владимирович, кряхтя, приподнялся со стула.

– Я выполню вашу просьбу. Но мой вам совет, Глеб Иванович: бросьте это дело. Пустите на самотек. Сомневаюсь в том, что, даже если ответ будет положительным, это спасет студента. Он обречен. А вот утянуть вас вслед за собой в трясину вполне в состоянии.

* * *

Доронин присел на подоконник, принялся раскладывать на крашеной деревянной поверхности все, что они смогли найти с Озеровским. А нашли, как выяснилось, немало. Слава богу, Сеньку интересовали только шмотки, а не бумаги.

Во-первых, был найден дневник студента, пролистав который матрос мало что понял, а потому тут же вручил его старику. Сам же принялся рассматривать то, что они обнаружили, во-вторых. А то были: удостоверение за № 1, выданное 5 ноября 1917 года на имя Леонида Иоакимовича Канегиссера, которого Трудовая народно-социалистическая партия делегировала в 67-ю участковую комиссию по выборам в Учредительное собрание. Выписанный билет до Одессы, на котором стояли дата – 30 августа нынешнего года, и сверху, в уголку, какая-то закорючка. То ли кто-то замарал билет, то ли расписывал ручку. И наконец, непонятная записка с текстом: «Общее собрание 25 июля с.г.» с неразборчивой подписью внизу.

Демьян Федорович то так, то эдак раскладывал найденное, словно пасьянс, пытаясь найти хоть какую-то деталь, которая бы все это объединила.

«Общее собрание… – размышлял Доронин. – Может, той самой партии, народной, социалистической? Так нет, ее вроде прикрыли в июле. А если это связано с училищем? С мятежом? А что, время совпадает. И этот билет на вчерашнее число…»

– Аристарх Викентьевич! – Чекист слез с подоконника. – Можете подойти?

– Сейчас, – отозвался Озеровский из соседней комнаты и вскоре появился в дверном проеме с тетрадью в руках. – Не поверите, Демьян Федорович, но, кажется, мы с вами нашли то, что нужно. Вот, послушайте.

Следователь перевернул несколько страниц, нашел искомое место, зачитал вслух:

«… мне, как и любому другому человеку, нужно счастье, нужно сияние. Господи, что я натворил… Почему послушал этих людей? Почему оттолкнул от себя эту возвышенную душу? Если бы мои близкие знали, какое солнце заполняло мою душу во время наших встреч… Они бы блаженствовали, они бы радовались за меня, а не проливали слезы. В этой жизни так трудно к чему-либо привязаться по-настоящему, глубоко. А мне повезло, мне жизнь сделала Дар. Но любой Дар не дается даром. Никому! В каких страданиях мечется душа, возжаждавшая Бога, и на какие муки способна она, чтобы утолить эту жажду? Теперь меня ожидают тоска, гнет, скитания, унижения, неустроенность. Сможет ли он меня простить? Да и есть ли прощение моему поступку? Подвиг! Нужно совершить подвиг, и тогда в душе засияет неугасимая божественная лампада… Большего я не хочу от жизни. Только прощения и успокоения. Все мои прежние земные привязанности и мимолетные радости сегодня кажутся ребячеством. И даже настоящее горе моих близких, их отчаяние, их безутешное страдание тонут для меня в сиянии божественного света, разлитом во мне и вокруг меня…».