Черноводье - Валентин Решетько

– Кури, табашник, обойдусь! – и Лаврентий направился к бригаде. Он остановился посреди лесосеки и, оглядываясь, растерянно проговорил:

– Вот, язвило, запамятовал, где веревку положили.

Настя, пилившая с матерью лежавший на земле ствол осины, бросила ручку пилы и устало выпрямилась, потирая руками ноющую поясницу.

– Вон она лежит! – Настя показала рукой в сторону кедра, где на поваленной пихте лежали вповалку вещи и одежда раскорчевщиков. – Щас, тятя, принесу, надоело пилу таскать!

– Ташши!

Лаврентий оценивающе оглядывал лесосеку, на которой вповалку лежали раскряжеванные стволы, прикидывая, в какой очередности их таскать. Затем облюбовал толстый сутунок и подошел к нему.

Настя подала отцу веревку. Лаврентий сложил ее вдвое, уровнял концы и, сделав удавку, захлестнул ею конец бревна.

– Подходи, кто смелый! – позвал бригадников Жамов. – Берись за веревки!

Подошли мужики, разобрались по двум концам веревки.

– Тяни по команде, чтоб все разом! – распоряжался бригадир. Он поднял руку и нараспев затянул: – Раз-два, взяли, еще взяли!

Как струны натянулись веревки; разом упираясь в землю ногами, бригадники под напев Лаврентия одновременно навалились плечом на веревку. Бревно стронулось с места.

– Сама пошла, пошла, пошла! – подстегивал людей голос бригадира. Уже не останавливаясь, ловя широко открытыми ртами горячий воздух, пригибаясь низко к земле, они потащили бревно на край деляны.

Штабель из кряжеванного кругляка рос, а силы покидали истощенных и голодных людей. Особенно трудно переносили голод крупные, физически сильные мужики. Лаврентий, ухватившись за веревку, тянул ее из последних сил. Вдруг у него затряслись от слабости руки и ноги, тело облил холодный липкий пот, в глазах потемнело. Лаврентий со страхом подумал: еще шаг, и он упадет. Громадным усилием воли бригадир удержался на ногах и дотащил сутунок до штабеля.

– Перекур! – прохрипел Лаврентий и тут же повалился на землю. Рядом с ним упали, измученные, мужики.

Лаврентий лежал на спине, глядя в бездонное синее небо. Пахло терпкой таежной прелью; легкие порывы ветерка наносили с ближайшего болота горьковато-сладкий удушливый запах цветущего багульника. Назойливо звенели комары. Где-то далеко-далеко в одиночестве куковала одна из последних кукушек. Люди лежали молча. Над ними опрокинулись кроны могучих деревьев; казалось, склонив головы, они с удивлением рассматривают настойчивых лилипутов, которые безрассудно посмели нарушить извечный покой васюганских урманов.

Слабость, мгновенно охватившая все тело Лаврентия, прошла. Осталась только накопленная нечеловеческой работой общая усталость, от которой напряженно гудело все тело, да постоянная тупая и ноющая боль в желудке. Жамов приподнялся с земли и сел, вытирая пот с лица рукавом рубахи. Зашевелились и остальные бригадники.

Настя, подбирая волосы в косынку, зло проговорила:

– Лошади за рекой тело нагуливают, а нас заместо скотины…

– А кто мы? Скотина и есть! – спокойно проговорила пожилая женщина и вдруг, ожесточившись, с жаром продолжила: – Всю жизнь работала и не думала, что под старость придется под кнутом да приглядом! – И женщина по-мужски грубо выматерилась.

Осип Борщев приподнял голову от земли:

– Ты кого, мать, материшь?

– Кого, кого! – раздраженно проговорила Наталья Борщева. – Советскую власть, вот кого!

Вдруг раздался жалобный и продолжительный скрип. Окопанный с вечера кедр дрогнул, затем стал клониться в сторону штабеля, где отдыхала бригада. Дерево клонилось медленно, мучительно вздрагивая всем стволом до самой вершины; скрип, как стон раненого человека, сопровождал падение.

– Падает, падает! – послышался со стороны дерева торжествующий голос Федьки Щетинина. Мальчишка радостно приплясывал, подняв руки кверху.

Люди оцепенели, глядя на падающее дерево. У Жамова прошел шок, он вскочил на ноги:

– Разбегайся, мать вашу! – испуганно закричал бригадир. – Задавит!

– Осподи! – растерянно запричитала Акулина. – У меня же Коська около одежи лежит!

Между падающим деревом и штабелем бревен лежала валежина, возле которой обычно обедала и отдыхала бригада, там же лежал в тени и грудной ребенок.

Настя стремительно вскочила на ноги, мельком глянула на клонящуюся к земле вершину дерева и не раздумывая бросилась к оставленному ребенку.

– Разбегайся! – суматошно вопил Борщев и кинулся в сторону от штабеля. За ним сыпанула в разные стороны бригада.

– Настя! Доченька, вернись! – пронзительно кричала насмерть перепуганная Анна.

Ничего не слыша, Настя стремительно неслась к валежине.

– Убегай! – снова закричал Лаврентий и, схватив одной рукой жену, другой – Акулину, бросился в сторону от штабеля.

– Настя-я, Настя-я! – плача, кричала Анна.

Иван, лежавший особняком от бригады, оглянулся на крик.

Он увидел, как в сторону падающего дерева бежала его жена. Еще успел он заметить боковым зрением, как около штабеля неловко поднимался с земли Осип Борщев. Кужелев в ужасе прислонился к тонкой осинке.

Настя летела к намеченной цели не разбирая дороги. В голове билась только одна мысль: «Успеть, успеть!» – Она подбежала к вороху одежды, лежавшей на поваленном трухлявом стволе, пошарила глазами и, увидев спеленатого ребенка, схватила его на руки.

Вдруг раздался резкий, словно выстрел, звук. Настя метнулась в сторону. Кедр вздрогнул последний раз и, тяжко вздохнув, мгновенно рухнул вниз. Тяжело содрогнулась земля, послышался треск ломаемых сучьев. Разлапистая вершина дерева накрыла штабель. Мощные узловатые сучья гиганта распластались по земле.

Настю качнуло сильным потоком воздуха. Она упала на колени, плотно прижимая ребенка к своей груди. Повернув голову, она в метре от себя увидела шероховатый, серовато-черный ствол дерева. Настя не могла отвести глаз от чугунной тяжести поверженного кедра, грузно давившего на влажную землю. До ее сознания только сейчас дошло, какой опасности она подвергалась. Настю бросило в жар; она почувствовала, как между лопатками по спине катились холодные капли пота. Молодая женщина безвольно опустилась на землю, продолжая прижимать к себе маленького Котьку.

Иван открыл глаза и облегченно вздохнул, увидев сидящую на земле Настю, живую и невредимую. И тут его обожгла мысль – Борщев, где Борщев? Он кинулся к штабелю и вдруг резко остановился, глядя широко открытыми глазами в одну точку. Под одним из толстых сучков дерева лежал, придавленный, Осип. Его маленькое тело было вдавлено в землю. На лице погибшего застыла мучительная гримаса, на жиденьких усах и светлой бороде запеклась черная кровь.

Взглянув на зятя, Лаврентий все понял. Он медленно подошел к штабелю и посмотрел на убитого.

– Осип, Осип, доконали тебя сапоги! – глухо проговорил бригадир.