Остаточная деформация - Катерина Терешкевич

В крыльях Дани зияли кровавые проплешины — наверное, раньше там располагалось упомянутое лишнее.

— А я стабилизировать травмы могу, перелом там, ожог, тканевое, кровотечение, а это никак. Ух и рад же я тебя видеть, дохляк.

Фляга с водой теперь жила на поясе у Берта постоянно, поэтому он смыл-стёр грязь с видимых поверхностей Пети, ран не нашёл, положил на пылающий лоб больного холодный компресс — штуку для гела бесполезную, но для человека успокоительную. Потом уже занялся биополем. Конечно, профильного образования целителя у Берта не было, но базовый курс он усвоил хорошо, ему нравилось, поскольку врождённые способности позволяли легко учиться и получать похвалы от куратора. Даже подумывал заняться медициной всерьёз, но куратор отговорил. Если не трясёт от желания стать именно лекарем, предупредил он, не берись — выгоришь, тебя лечить придётся. Берта не трясло, вот и не взялся. Зато теперь пригодилось.

Через полчаса Берт был мокрым, как мышь под метлой, а Пети пришёл в себя.

— Что, первый этап активировал? — слабым голосом спросил он, едва разлепив веки. — Это хорошо, я вас с Дани отправлю назад…

— Отправит он, — проворчал инструктор. — Переправит он.

— Интересно, — будто бы сам себя спросил Берт, — какого йорна было меня так уродовать, если достаточно крылья общипать?

Ангел не то заснул, не то так отключился, не озвучив до конца планы на будущее и не ответив на животрепещущий вопрос.

— Ну как ты тут? — неловко спросил Даниил выжатого Берта. — Справляешься?

Берт невольно улыбнулся.

— Помалу, — ответил он. — По мере необходимого: как прижмёт — так и справлюсь. Косо, криво, но лишь бы живо. Здесь-таки есть люди, инструктор. И они знают, что они иферы, представляешь? А я понял, что никаких иферов нет — только люди. Я… я убил четверых и не сошёл с ума. Кажется, я влюбился в ифер… в девушку из йорнской ветви. Она спасла мне жизнь, но это не поэтому. Что еще? Да, мы с ней нашли Грааль. Его сторожил рыцарь Бертран, которого нанял Габи. Тёзка, значит. Под Ла Рошелью воевал, ёжик знает, где это. Мы… это был первый, кого я убил.

— Из нашего самострела? — заинтересовался Даниил. Остальное он выслушал с совершенно невозмутимой рожей.

— Нет, камнем. Как язя. Он чуть Айрин не зарубил, а самострел разрядился.

Инструктор хмыкнул.

— Хотя бы в одном Повелитель мух оказался прав, а я ошибся.

— В чём?

— Ты был готов. Нарратив купирован правильно. Говори, дохляк, я слушаю.

— Нарратив? Какой ещё… Да ни ёжика я не готов. И тогда, и сейчас. Просто как прижмёт — само что-нибудь получается… Но хуже всего, что йорны тоже поняли, как сюда пробраться.

Как мог коротко рассказал, что знал и о чём догадался. Теперь он почти не сомневался, кто предатель, но не понимал — почему.

— Они скоро явятся опять, — уверенно сказал Даниил, когда импровизированный доклад закончился. — И это хорошо.

— Чего ж хорошего? — уныло шмыгнул носом Берт. По человеческой привычке потрогал лоб Пети — без необходимости, и так знал, что друг снова горячий, как печка, чтоб она провалилась.

Может, его в тот ручей запихать? В конце концов, у него тоже что-то вроде ожога, как было у Берта, только внутри. А ожоги надо охлаждать. И нести недалеко.

— Это мой шанс, — перебил размышления Даниил. — Мне надо закончить сольник и сохранить хотя бы честь. Моя двадцать шестая Последняя должна завершиться.

Какой-такой сольник? При чём честь? Так всё сложно… и сложно.

— Может, лучше Пети в ручей макнём? — безнадёжно спросил Берт, понимая, что всё гораздо и трижды гораздо сложнее, чем ему кажется.

Глава 21. Дорога в ад

— Мой Ангел, скажи мне, о чем ты грустишь,

глядя со своей высоты?

— Мой сын, я печален сегодня о тех,

кто так же бездомен, как ты.

— Но я не бездомен! Есть крыша, и хлеб,

и свет — это чем не жильё?

— Да, сын мой, не хлебом единым ты жив,

но мается сердце твоё. Игорь Жук

Гелио

А ночью пришёл старина Скотт — такой, как раньше, бескрылый, умный, язвительный выпивоха. Расселся, как у себя дома, достал из-под пиджачной полы плоскую коньячную бутылку, в которой ещё плескалось добрых две трети содержимого.

— Рюмок нет, — сказал Авессалом, — только чашки. Я совсем старый, уже забыл, когда принимал горячительное.

Скотт был согласен на чашки. Он и из горлышка не брезговал.

— Как тебе наша мечта, приятель? — спросил Аве.

Скотт от души приложился к чашке с коньяком и пожал плечами.

— Красиво, правда?

Неопределённая кривоватая ухмылка и торопливый глоток.

Аве спрятал лицо в ладони. Перья щекотно прошлись по пальцам.

— Ну да, да, всё катится под откос и все выходы плохи, но была целая тысяча лет — благоденствия, великих открытий и великих свершений. Во многом мы приблизились к совершенству настолько близко, насколько это возможно. С космической программой, правда, швах… Я помню, ты рвался в космос, но Древо прекрасно, ты бы оценил. Наш труд не был напрасен.

Скотт поставил чашку на лакированный столик (Аве догадался по глуховатому стуку) и потрепал старого гела по плечу. Сочувственно. Он всё понимал, и держать фасон не имело смысла.

— Я не знаю, где была точка бифуркации, — простонал Аве, комкая бороду. — Где мы ошиблись?! Что не так сделали или чего не сделали?.. Старые языки отмерли только к двадцать четвёртому веку, новая раса — единый язык. Помнишь, ты говорил, что этого не будет никогда? А помнишь теорию «лингвистического обезличивания», которую продвигал Войцех?.. Чушь! Больших индивидуалистов, чем гелы, не найти. По крайней мере, пока. Мы сбежали в рай от окончательной войны, но она догнала и в раю. Раса йорнов создала себя одновременно с нашей — гадский дух человеческого противоречия! — и в День становления мы уже не могли на это повлиять. Мы разделили войну и мир, сделав армию отдельным подвидом, а бои сдвинув в псевдореальность ветвей. Гелы наконец-то смогли жить без тревог, в полной гармонии со вселенной. Ветви… Без их ресурсов мы бы ничего не достигли, хотя именно из-за них никогда не победим йорнов окончательно. Кое-кто из наших этиков-теоретиков говорит, что ветви — это жестокость, но не отказывается ни от одного блага, которое они дают. Впрочем, если мой ангел-ученик прав, и эффект накопления тёмной материи существует, то мы относительно легко свернём программу ветвления вполовину. И те же самые этики будут завывать о недопустимом падении уровня жизни… — Старый гел оскалился. — Ангелы, только они имеют право судить о ветвях, но их