Остаточная деформация - Катерина Терешкевич

смогли остановить солдаты Михеля. Они пока относительно мягко удерживали рвущихся в здание очарованных гелов, но чувствовалось: ещё немного — и стену армированных крыльев снесут и силу придётся применять всерьёз. В толпе было несколько птенцов. Армейцы не хотели (не могли?) ломать цивилов и неуверенно переглядывались над их головами. Напиравшая толпа потихоньку переходила от тупой настойчивости к агрессии, и вибрирующий, сводящий с ума гуд нарастал с каждой минутой.

От генераторов биополя толку было ненамного больше: низкие частоты усугубляли, высокие не действовали. Модуляции «вверх-вниз-пульсация», незаменимые при лечении многих нервных расстройств, вызвали зевоту у персонала.

Когда не осталось больше ничего, закричал Габриэль.

*

— Мы изолировали матк… их главного. Увезли очень далеко, пока рой был в отключке. Долго не могли вычислить, а тут само получилось. Некий Галилео, йорн знает, ничего примечательного в прошлой жизни, персонал тоже никаких особенностей не замечал.

Сын вопросительно приподнял бровь. Аве обрадовался: слушает всё-таки.

— Его палата была почти точно в центре больницы, может, в этом дело. В неё набились около сорока самых крепких пациентов, причём почти все были вооружены обломками мебели или посуды. Да, солдаты, верно. Работяги уже начали возводить баррикады в коридорах… мнда. Какое-то время у нас есть, но мало. Я уверен, что всё повторится.

— Тех, кто явился, тыкскыть, на зов, — вмешался Ник, — распихали по разным местам, все под наблюдением. Сто семьдесят шесть балбесов. У меня тут пятеро. Ничегошеньки не помнят, не понимают, как здесь очутились, представляешь, Трубач? Отрезало. Через пару деньков придётся отпускать, надо думать, как присматривать.

Аве удивился. Трубач, надо же. Про это прозвище он не знал. А кто мог вообще про такое знать?

Габриэль слабо улыбнулся. Ему нравилось. Наверняка же лучше Повелителя мух.

От двери почти деликатно покашляли. Для армейца — вершина политеса.

— Я тут, как вы сказали, пошукал, — Василь щитом выставил перед собой планшет.

Подобная деятельность была ему чужда, но начальство единогласно решило не расширять круг причастных, вот и пришлось солдату пыхтеть над архивом документов. Ничего сложного, просто поиск по ключевым словам, и птенец справится.

— И?

— Ну это, в Гелио сейчас всего трое дохл… ангелов. Айна вчера прибыла, отпадает. Виктор давно, уже четвёртый месяц как здесь торчит, но тоже не то. Он в Секторе улучшений сидит почти безвылазно, на последней миссии сильно покалечился, восстанавливается. Вряд ли в таком виде можно с плазмомётом скакать.

— С плазмомётом справиться довольно легко, — покачал головой Аве. — Надо будет проверить.

Василь громыхнул крыльями, показывая: раз надо — так надо, даже если работа заведомо дурная.

— А третий? — поторопил его Ник.

— Третий пару недель как прибыл, вроде всё подходит, да только Штефан это, Пети лучший дружбайка. Горела ваша теория. Никак он Пети навредить не способен.

— Есть такое дело, — согласился Ник, тоже эту блажную компашку неплохо знавший. — Не разлей вода.

Аве наконец понял, что не даёт ему покоя.

— Постой, Василь, — вскинулся он. — Ты со сроками ошибся. Штефан не может две недели быть в Гелио. Пети с ним недавно, буквально на днях, связывался, тот ещё был в ветви… Может, два дня, а?

Василь обиженно засопел.

— Да что ж вы меня совсем за дурака держите? Вот журнал, — он лихо выдернул из планшета предусмотрительно сохранённую вирт-страничку, — смотрите сами.

— До-охлый йорн, — протянул Ник, всматриваясь в мелкий текст.

Иначе и не скажешь. Лучше, черти бы побрали всех блажных дохляков, и не скажешь. Если бы Авессалом в эту секунду посмотрел на сына, то, возможно, нашёл бы более выразительные слова.

Глава 20. Слышать ангелов

Шурхіт крил на небесах

Ллє потоком

На землі кліпає птах

Лівим оком

Паола

Берт изнывал от неопределённости и противоречий.

Вернувшиеся возможности пьянили куда лучше самогонки. Уходили они постепенно, шажок за шажком, а вернулись оптом, в момент. Так, наверное, может себя чувствовать оставшийся без рук человек, который за годы как-то приспособился жить, а потом — бац! — и они на месте. И каждый день перестаёт напоминать битву с каждой сраной пуговицей, с каждым грёбаным куском пищи, который надо как-то донести до рта, с краном, с мылом, с дверной ручкой… Вдруг вспоминается масса всего, утерянного из-за этой борьбы, горизонт разворачивается победным знаменем и вдруг становится возможно всё… По крайней мере, так кажется.

Но слишком уж многое мешало насладиться феерией чувств. Берт мысленно даже ранжированный списочек составил — по рабочей привычке.

На первом месте Айрин. Берт не смог бы точно сказать, когда плюнул на доводы разума, нудившие, что не имеет смысла придавать столько значения девушке из боковой ветви. С ней, дескать, очень скоро придётся расстаться навсегда и вообще ничего не может быть всерьёз у гела и иферки, даже если не брать в расчёт Стёпочку. А как его не брать? Не всерьёз, в принципе, могло бы случиться, но и эта приятная перспектива тоже в некий неуловимый момент перестала устраивать Берта. Что себе думала Айрин, он не мог даже представить. Но она вела себя так, будто ничего не случилось. И по-прежнему хотела вернуться.

После того невиннейшего объятия — а им ведь случалось спать в обнимку, если ночь выдавалась сырой или в лесной чаще что-нибудь уж больно зловеще гукало — избегала оставаться с Бертом наедине. И в глаза не смотрела. И не подначивала привычно, держалась, как чужая, хотя и вежливо. Несколько раз он пытался с ней об этом заговорить, но девушка мило улыбалась и делала вид, что не понимает, о чём речь. Три дня назад он бы решил, что у Айрин воспалилась рана, но сейчас этот предлог не годился. Какая рана, если Берт позаботился о ней несколькими небрежными, якобы случайными касаниями? Большего и не потребовалось, и так заживало отлично, он просто чуточку ускорил процесс. И в Джековой бедовой головушке разогнал маленькую гематому — след от встречи с йорнами. Может, кровяной сгусточек и сам бы рассосался со временем, но зачем рисковать?

Берт мог и умом бы тронуться от сердечных, лишённых логики и смысла переживаний, но Стас поймал его за шиворот на очередном привале и коротко, без тени сочувствия, отрубил: «Всё в порядке. Терпи». Вот и терпел.

Все прочие проблемы на фоне первой норовили слипнуться в мутный ком, и стоило больших трудов не позволить им свершить задуманное.

Второе место досталось «работе», хотя логичнее бы ей быть на первом. В принципе, с неофициальной просьбой друга он справился: в сумке лежал, завёрнутый в рыцарские тряпки, оплавленный приборчик с обгорелым пером внутри. Берт считал, что