Остаточная деформация - Катерина Терешкевич

но у них пока не получается. Может быть, добавил, получится позже, когда умрут последние, кто помнит: не боги, а просто захватчики, чёртовы оккупанты.

Они ведь пришли не так давно, лет пятьдесят назад. Агнешкины мама и бабушка помнили, как это было. Мама, конечно, плохо помнила, ещё маленькой была, а бабушка даже вела записи, которые Агнешка прочла после её смерти. Остановить йорнов никто не смог. Состоялась всего лишь одна битва, о которой ходило множество слухов и сплетен, но достоверно было: йорны победили вчистую, и той битве не осталось ни одного свидетеля среди людей. Сопротивление закончилось, практически не начавшись. Остался страх.

«Жить можно, — философски пожимал плечами дед Анджей, который тоже помнил пришествие. — Хуже, чем раньше, но можно. Большинству народа до свечки, на кого работать. Крыша над головой есть, жратва есть какая-то, забухать можно, как прижмёт. Если по-умному, то можно крутиться, это рогачам до хвоста».

«Они потрошат планету, — кусая губы, говорил пан Кшиштоф, бывший школьный учитель. — Нашими же руками выкачивают всё хоть сколько-то полезное, оставляя нам крохи, лишь бы не сдохли и работали. Да, наши бывшие правительства делали то же самое, то есть переводили природные богатства в собственные, но вопрос темпа и объёмов, объёмов и темпа, Агнешка. Мы думаем, что живём, но по правде мы уже вымираем».

«Их где-то здорово уели, милая, — цедил сквозь зубы Иржи. — Дали доброго пинка. И за наш счёт они восстанавливают свои запасы и самооценку».

А ещё йорнов чрезвычайно интересовали дисбаблики. Прямо до дрожи. Сперва люди без гена бабли добровольно соглашались сотрудничать с йорнами, надеясь на какие-то льготы. Однако все очень быстро поняли, что ни один доброволец не вернулся. Может, с ними всё было в порядке, но проверять резко расхотели. Взрослые, адаптированные дисбаблики научились прятаться. А детей, как правило, вычисляли безошибочно. При мысли об этом у Агнешки начинали дрожать губы и она роняла всё подряд.

«Стась, это очень важно, — внушал Иржи сыну раз за разом, — никто не должен догадаться, что ты учил бабли по картинкам и книжке. Иначе случится большая беда. Тебя заберёт йорн, и мы больше никогда не увидимся. Поэтому молчи, если спросят непонятное. Голову наклоняй, смотри в землю и молчи. А если нельзя молчать — дерись. Так будет лучше, малыш. Я люблю тебя».

Индржих учил его драться, тренировал без поблажек, как своих ребят из секции, хотя его ребятам было по двенадцать-четырнадцать лет. Агнешка немного волновалась — не переусердствует ли? — но Стась обожал тренировки и с азартом лупасил кулачками то отцовские ладони, то отцовскую же грушу. Он, в отличие от Агнешки, ни черта не боялся.

***

— Да нормально пошло. — Стас поковырял палкой в костре, взбодрил задремавшие было угольки. — То у мамы больше перепуг был. Я знал гораздо больше, чем полагалось на мой возраст, и на бабли болтал вполне пристойно. А где не знал и не понимал — научился слышать. Драться почти не приходилось, а если и приходилось, то по другим поводам. Воспиталка в садике, может, о чём-то догадывалась, но держала догадки при себе. Школа вообще как песня. Там всё больше на польском, его ж учить надо. С математикой и физикой отлично пошло. Разряд по боксу — и вся эта гуманитарная тягомуть меня не беспокоит. Чистый технарь, как наша историчка вздыхала. Потом универ, все дела. Жил бы не хуже всех, но…

Стас замолчал, хмурил только широкие брови, заставляя извиваться складку на лбу.

— Но? — рискнул Берт.

— Но все жили хуже год от года. Даже день ото дня. Рогатые твари действительно высасывали наш мир, пан Кшиштоф оказался прав. Высосали. Топлива нет, никакого. Руды, металлы — до крупинки. Воды — остатки. В последний год, что я там был, доели последние запасы. Ну, из-за выкачки всего экосистемы полетели лебедями, земля не родила даже лебеду года три подряд, съедобная живность вымерла рекордными темпами. На протеине насекомых продержались какое-то время, но и это кончилось. Эпидемии пошли. Мама и отец… Бунты были, да срать на них йорны хотели. Все поняли, что пришлые будут сваливать, они не сильно-то и скрывали. Выгребли мир вчистую, кинув оставшихся людей подыхать от голода, холода и болезней. Но перед тем они желали выловить всех дисбабликов.

Малоподвижное лицо Стаса сморщилось страшной гримасой. На этот раз Берт не мешал ему молчать сколько надо.

— Мне было всё равно. Ни семьи, ни детей, бежать некуда — везде одно и то же. И люди. Понимаешь, Берт, не должно быть у людей такой… коровьей покорности. Без страха нельзя, но такого страха, тупого, грязного — не должно быть. Папа ошибался, они стали богами, пусть перед самым концом света. Папа ошибался вдвойне: им это абсолютно, совершенно не было нужно. В общем, собрал я в лабе одну штуковину и пошёл на фильтрацию сам, не дожидаясь вызова. Думаю, хоть одного с собой на тот свет заберу. Без смысла, я знаю. И тогда знал.

— Есть смысл, — тихо сказал Берт. Он не произнёс вслух слово «достоинство», но, должно быть, громко подумал. Стас, во всяком случае, услышал, хмыкнул.

— И Гришка так сказал. Я ещё про это подумаю — как работают головы у изнеженных хлюпиков из поздних веков.

— Как ты выжил? — Берт решил пропустить «изнеженного хлюпика» мимо ушей, чтобы не всплыл в разговоре ненароком «блажной дохляк».

— Странно выжил. Йорны, как выяснилось, тоже увидели смысл. Я ранил одного, больше ничего не вышло. Но что-то изменилось. Мне предложили выбор — сюда или как все дисбаблики. Предупредили, что здесь шансов на выживание в разы меньше. Я выбрал сюда. Сразу нашёл дурака Гришку, маюсь вот теперь.

Он улыбался в противовес словам о маете.

— Здесь — свобода?

— Да. Насколько это вообще доступно в обществе. За неё я готов платить всем, что есть. — Стас снова нахмурился, видимо, сожалея о сказанном. — Вали-ка ты спать, Берт. Уже моя смена.

Берт не стал спорить, старательно пожал плечом — здоровым, по легенде, — рухнул на спальник и вырубился, даже не вспомнив о поиске неуловимого воспоминания. Лес Паолы, небо Паолы, девочка-морок, огнедышащая башня и чёрные крылья ему, разумеется, приснились, но к подъёму он об этом тоже забыл.

Глава 19. Бывают в жизни огорчения

Любви не просят и любви не будет.

В дожде не ищут дождь, а лишь уюта.

А если так, то свиньи те же люди,

И странно, что не слышат почему-то… Веня Д ’ ркин

Гелио

Хронопорт Здания напоминал что угодно, но только не хронопорт