Наследство в глухой провинции - Лариса Кондрашова

Я все-таки за завтраком успела спросить Федора, известно ли уже ему, кто в милиции информировал о происходящем сотника Далматова.

— Да что там знать! Особого расследования и проводить не пришлось. Этот сержант вдруг начал красиво жить. Купил импортную тачку, дом стал строить…

— А вы уже знаете, кто был тот молодой человек, которого костроминская молва посчитала любовником тети Липы?

— Успел сбежать, стервец! Этот выродок его как раз и предупредил. Никуда он не денется, найдем!

Вот и все, что он мне пробурчал весьма неохотно и невнятно, потому что не мог оторваться от ужина.

Так и в будущем на все вопросы о его работе он скорее всего будет только мычать…

Постойте, а листок? Что за листок был у тетки в шубе? Федор что-то о нем пробурчал, а толком так и не объяснил. Опять пытается отложить рассказ на потом. Все-таки какое свинство! Я стараюсь, помогаю этому Михайловскому, а он до сих пор держит меня в неведении! Я ведь перед сном его спросила:

— Федя, что такое «Антитеррор»?

Он тяжело вздохнул. Не любит, видите ли, отвечать на вопросы! Пусть побудет в шкуре тех несчастных, которых он сам мучает.

— Долгая история… Буду я полночи тебе ее рассказывать! Можно подумать, больше нам заняться нечем. Давай отложим на завтра. Я приду пораньше…

Что же это за история такая, если я уже третий подход делаю, а вес взять никак не могу. То есть Федька ушел в глухой отказ. Хорошо же, я тоже ничего ему рассказывать не буду!

Никогда не говори: не буду. Потому что рассказывать пришлось. Вернее, пересказывать. И о разговоре с Бойко, и о том, как я вернулась домой, а там уже стоит контейнеровоз и грузчики ждут моих указаний.

Не рассказала я только про посещение магазина Бойко. И про те импортные тряпочки, что я там купила. Рассудила, что, в конце концов, Александр Игнатович мне не чужой. Он любил мою тетку, и вполне понятно его желание сделать мне приятное. А то, что он отнес меня к разряду почетных гостей… Почетная и есть. Я могла быть его родственницей, если бы в свое время Олимпиада Киреева снизошла к его чувствам.

Так я себя успокоила, потому что мне надоело терзаться укорами совести, клеить ярлыки и прочее. Симпатичный мужчина подарил мне кое-что из вещей… как жалко, что рядом со мной не оказалось моей верной подруги Оли. Она смогла бы подвести под его широкий жест куда более основательную базу.

Я даже уверена, что она бы сказала примерно так: «Мужчина должен быть счастлив уже от того, что женщина обратила на него благосклонный взгляд. Позволила сделать ей подарок. От этого всем приятно: и ей, и ему. Тот, кто делает подарок, вырастает в собственных глазах. То есть мужчина растет с помощью женщины. А раз так, чего косоротиться и разыгрывать из себя бесполое существо!»

Вроде мы дружим с Олькой сравнительно недолго, всего три года, а как, однако, глубоко въелась в мое сознание ее философия. Может, потому, что с ней удобнее жить?

Мимо меня в ванную проследовала Лера. Кивнула:

— Доброе утро!

— Приведешь себя в порядок, завтракать приходи, — сказала я ей вслед.

Федор опять предупредил меня, чтобы я из дома никуда не ходила.

Он думает, я захочу гулять по районному городу Ивлев и знакомиться с местными достопримечательностями? Надо будет спросить о том у Леры — что здесь можно посмотреть такого, чего нет в наших маленьких южных городах?

Или остаться необразованной в плане краеведения и провести день в квартире Михайловских?

Женщине в доме всегда найдется работа. Я стала увлеченно приводить в порядок квартиру, в которой жили близкие мне люди. Потом, когда я уеду, у них будет возможность лишний раз меня вспомнить.

Начала я с того, что стала протирать хрусталь в серванте — его было откровенно мало. Отчего я не подумала об этом, когда упаковывала в стружки — люди Бойко побеспокоились даже об этом! — теткин хрусталь. Если бы я так не торопилась, сейчас могла поставить хотя бы часть из него в этот сервант… Кажется, я теперь все время буду говорить если бы…

Постепенно работа увлекла меня, и я стала потихоньку напевать, потом петь все громче, прямо соловьем заливалась, так что даже не сразу расслышала телефонный звонок. Не сомневаясь, что звонит соскучившийся Федор, я схватила трубку и услышала:

— Лариса Сергеевна?

— Это я. — У меня почему-то сразу охрип голос. Я не имела знакомых в Ивлеве, кроме Михайловских, и потому услужливый внутренний голос сразу предположил: звонит кто-то из выживших бойцов окружения Далматова. Хотят занять принадлежащий им дом.

— С вами говорит… знакомый Александра Игнатовича.

— Бойко? — почему-то решила уточнить я.

— Бойко. Он в больнице. Очень плох. Хочет вас видеть.

— Меня? Почему меня? Мы с ним встречались всего один раз. Что ему от меня надо? У нас с ним не может быть никаких дел! — Я запаниковала. — Ехать в Костромино? Я не поеду!

— Никуда не надо ехать. Он здесь, в ивлевской больнице. Нельзя отказывать в последней просьбе умирающему.

Ну чего я запричитала? То была отчаянно храброй, чуть не поехала к дому Далматова, когда там началась стрельба, а тут в больницу боюсь ехать?

— Хорошо, — по возможности спокойно согласилась я, — скажите мне, куда подъехать? Где он лежит?

— Вас отвезут. Через десять минут за вами заедет машина.

Позвонить Федору и сказать о звонке? Но он наказал мне сидеть дома и сейчас скорее всего повторит то же самое. Отчего-то я была уверена, что на него не подействует даже то, что я собираюсь ехать у смертному одру. И умирает человек, который не сделал мне ничего плохого… А вообще, чего этот Федор мною распоряжается? Мы пока не муж и жена, я вполне свободный человек!

Я вдруг вспомнила, о чем говорила недавно Ольга в наших очередных рассуждениях на тему любви:

— Любовь — это разновидность несвободы. Любящий человек уже себе не принадлежит.

— А ты хочешь принадлежать только себе?

— Естественно. Здесь отдача стопроцентная: сколько я в саму себя вложу, столько и назад получу, а вот любя кого-то другого, неизвестно, что получишь в ответ!»

Правда, тогда, когда мы с ней этак лениво препарировали мечту человечества — идеальную любовь, Ушастый в нашем офисе еще не появился. И я не знала, что столь циничное отношение Ольги к области высоких чувств — следствие глубокого разочарования в них, полученное благодаря именно Алексею Кононову.

Под окном засигналила машина. Я вышла на балкон и глянула вниз. Так и думала, что это будет черный «форд».

Бойко лежал в отдельной палате, и у дверей ее дежурил охранник. Человек, который меня сюда сопровождал, надел белый халат и мне протянул такой же:

— Наденьте. Мы обещали медикам соблюдать их правила.