Рассекреченное королевство. Испытание - Ровенна Миллер

Теодор поджидал меня возле запряженного серафского экипажа – легкого открытого кабриолета, прокатиться в котором по раскаленным от полуденного зноя улицам представлялось одним удовольствием, не то что в наших закрытых галатинских колясках.

– Мне ужасно стыдно, – призналась я, потуже завязывая ленты шляпы, – что мы не пригласили Аннетт. Но, сказать по правде, я хочу остаться с тобой наедине.

– Так же, как и я, – доверительно сообщил мне Теодор.

Мы выехали за пределы города, и лошадки затрусили по широкой дороге. В отдалении мерцало море.

– Мне кажется разумным, – продолжал Теодор, – чтобы сегодня пару часов за ланчем Галатию представлял не я, а Аннетт. У нее это получится гораздо естественнее.

Я вопросительно приподняла бровь.

– Тяжелое выдалось утро, – вздохнул Теодор. – Признаюсь, получив дурные новости из Галатии, я чуть голову не потерял.

– Что еще случилось? – вздрогнула я и с испугом посмотрела на кучера – пристойно ли обсуждать подобные вопросы при посторонних?

Проследив за моим взглядом, Теодор беспечно махнул рукой.

– Ничего, что стоило бы скрывать. Никаких новых бунтов. Строго говоря, новости экономического характера, и пришли они из Объединенных Штатов. Экваторианцы заявили, что крепленые вина урожая прошлого года, которые им обычно доставляются в Среднелетье, они так и не получили. Услышав это, половина делегатов пришла в смятение: они вообразили, что беспорядки уже отразились на нашем экспорте, и предрекли всем голодную смерть – мол, осенью мы сорвем и поставки зерна.

– И весь сыр-бор из-за недополученных элитных вин?

– Этих серафцев и экваторианцев хлебом не корми, дай сгустить краски. У них давние прочные связи с галатинской элитой, так что любые волнения и даже осуществляемые властью реформы так или иначе сказываются на них.

– Они опасаются, что подорожают импортные товары.

– Боюсь, все не так просто – если мы пересмотрим наши взгляды на аристократию и монархию, на правящий класс и простолюдинов, это может отразиться и на других странах: народ и там потребует перемен.

– Как бы там ни было, – задумчиво произнесла я, – но многое из того, что Кристос писал в своих памфлетах, он почерпнул из трудов древних пеллианцев и зарубежных мыслителей. Мы ведь живем в открытом мире.

– Полагаю, что да. Хотя я бы его сейчас ненадолго закрыл.

Поняв намек, я тяжело вздохнула и погладила его по руке.

Перед нами расстилался дивный вид: море, поражающее насыщенной голубизной, не передаваемой никакими красками, деревья с изумрудно-зеленой листвой, ярко-желтые цветы, стелющиеся по склонам невысоких холмов, капризный берег, манящий то необъятными пляжами с белесым песком, то узкой полоской суши, заросшей деревьями и оплетенной виноградной лозой.

Экипаж подкатил к дорожке, выложенной из песка и камня, и кучер натянул вожжи. Лошади встали. Кучер что-то сказал Теодору, тот кивнул и помог мне сойти на землю.

– Дальше карета не пройдет, завязнет в песке, но это и есть то место, в котором мне советовали побывать.

Кучер окликнул нас, протянул Теодору простую холщовую сумку и что-то произнес по-серафски. Теодор расхохотался.

– Сумка для туфель. Он советует нам разуться, иначе наберем полные чулки песка.

Я покатилась со смеху – что может быть лучше! – разулась и, засунув руки в прорези карманов, подхватила юбки, чтобы они не волочились по песку.

– Ты словно крестьянская девчонка во время сбора урожая, – усмехнулся Теодор. – Такие соблазнительные юбчонки…

– Может, с моей легкой руки они войдут в моду в Галатии, когда мы туда вернемся?

– Только с твоей руки и войдут. – Он забросил сумку на спину и взял меня за руку.

В удивительно теплом и мягком песке мои ноги утопали почти по щиколотки. Дорожка вилась между разросшихся зеленых кустарников, цветущие деревья источали сладкий пряный аромат. Внезапно дорожка вильнула в сторону, и мы очутились на просторном пляже, окаймленном каменной, доходящей до самой воды грядой.

– Отличный тебе дали совет, – вдохнула я полной грудью и присела на камешек, чтобы насладиться столь великолепным пейзажем, что казалось, его создала искусная рука художника, а не сама природа.

– Я иду в воду, – предупредил Теодор.

– Что?

– Только не говори, что не хочешь поплескаться в воде. Обещаю, нырять с утесов голышом в море я не собираюсь.

– Ты будешь купаться прямо в одежде?

– Да я только ноги промочу. Место тут укромное, и все же серафцам, делегатам саммита, оно хорошо известно. Не удивлюсь, если кто-нибудь из них тут нарисуется, так что нельзя терять ни минуты нашего уединения.

– Уединения тут не так уж и много, – рассмеялась я. – А это безопасно – плескаться в воде?

– А что случится, если ты побродишь по щиколотку в воде?

– Ну, не знаю. Меня загрызут мелководные серафские акулы?

– Лунные акулы с половинчатым плавником водятся только в северных водах Серафа. Они ведут ночной образ жизни и питаются исключительно рифовым окунем и полосатой рыбой-луной.

Полная сомнений, я все-таки последовала за Теодором и зашла в воду. Галатинское побережье, особенно в черте города и ближайших его окрестностях, не годилось для купания. А в бурлящую, стремительно несущуюся реку, окружавшую город, мне даже страшно было опустить палец – настолько она была грязной. Здесь же совсем иное дело – передо мной расстилалось чистое море.

Изумительное, безбрежное, чистейшее море, поправила я себя, погружая ноги в прохладные воды. Закружились, щекоча мои щиколотки, крошечные водовороты, и я пожалела, что нельзя зайти глубже и, не колеблясь, отдаться на волю целомудренной синеве, омыть свое тело и с головой нырнуть в истинную, безупречную красоту.

Теодор приблизился, нежно притянул меня к себе и так жарко поцеловал, что я чуть не рухнула в воду. Да черт с ним, если б и рухнула!

– Я люблю тебя, знаешь? – прошептал он, склонившись надо мной.

Согласно буркнув, я страстно прильнула к его губам, желая слиться с ним воедино, окунуться в него, словно в соленое море. Юбки мои упали в воду, но меня это ничуть не взволновало.

– Я хочу тебя, – шепнула я, прекрасно сознавая, что не сыскать мне тех слов, не поведать ему о том, как хочу я его – не просто сейчас, не только в моменты уединения или минуты мимолетной радости, но – навсегда, на всю нашу жизнь, неразрывно друг с другом связанную.

Конечно, он понял мои слова буквально, в лоб, и прижался ко мне всем телом. И хотя предаваться чувствам здесь, на глазах всего мира, казалось немыслимым, я не могла оторваться от Теодора и целовала его, как безумная.

Резкий хлопок заставил нас отскочить в разные стороны.