Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

— Я знаю только, что разведчики Гизов наткнулись в лесу на мятежников и одного взяли в плен. Он признался, что гугеноты замышляют осадить Блуа и захватить их величества. — Бираго понизил голос. — У Гизов повсюду шпионы. Не понимаю, как они не обнаружили этот заговор раньше. В любом случае, нас ждут во внутреннем дворе. Я бы посоветовал не мешкать.

Я оделась, сунула под мышки ларец с драгоценностями и сонную Мюэ и выбежала из покоев. Отовсюду спешили придворные с полупустыми дорожными сумками, спотыкались в панике, торопливо спускаясь по широкой лестнице. Этот поток захватил меня и моих спутниц, увлек и вытолкнул во внутренний двор — запыхавшимися, со сбитыми набекрень чепчиками.

Перед железными воротами замка выстроился отряд стражников. Всюду метались конюхи с факелами, дымное зарево освещало испуганных женщин, которые карабкались в повозки, обычно предназначавшиеся для перевозки мебели. Мужчины вскакивали на коней; свита Меченого гарцевала по двору, пронзительными окриками лишь подогревая панику. В полуночном воздухе все отчетливей пахло страхом.

Краем глаза я заметила Меченого, который загонял в карету Франциска и Марию.

— Найди себе повозку! — Я сунула Лукреции Мюэ и ларец с драгоценностями, а сама сломя голову бросилась через двор.

Когда я добежала до Меченого, сердце у меня едва не выпрыгивало из груди. Меченый, сидевший на белом жеребце, с высоты седла одарил меня жестокой усмешкой. Его долговязая фигура была закована в доспехи.

— Вижу, ваше величество изволили внять нашему предостережению. Вы можете ехать с их величествами.

Я забралась в обитое мягкой тканью нутро кареты — и, подняв глаза, тут же наткнулась на убийственный взгляд Марии.

— Что они мешкают? — простонал Франциск, утопавший в мехах. — Ждут, когда нас всех перебьют?

— Езжайте! — Я застучала кулаком по своду кареты. — Живо! Приказ короля!

Карета сорвалась с места, покатилась вниз по крутой замковой дороге и, кренясь, выехала в ночь.

— Как вы можете называть это бунтом?

Из окна кабинета в Амбуазе сочился тусклый свет. К украшению этого роскошного дворца приложил руку мой покойный свекор, и здесь я когда-то впервые заключила договор с Дианой. Теперь я стояла перед монсеньором и Меченым, вновь добиваясь заключения договора. Мне пришлось не один день ждать аудиенции, нещадно донимая кардинальского секретаря, пока наконец монсеньор не согласился встретиться со мной.

— Вы принудили нас очертя голову бежать из Блуа, хотя знали, что люди эти собрались вместе случайно и доведены до крайности. Они позволили окружить себя, как покорные овечки; им всего-то и нужно было, что припасть к ногам короля и излить ему свои обиды. Они измучены страхом, им нечего есть; ваш эдикт отнял у них право заниматься торговлей или ремеслом, и они лишились средств к существованию. Как можно винить их в том, что они отправились искать правосудия?

Монсеньор сидел за письменным столом, его пухлые холеные щеки побагровели от гнева. Рядом с ним высился, точно гранитный столп, его брат Меченый, не сводивший с меня немигающего взгляда.

— Мы должны преподать наглядный урок, — повторил кардинал. — Эти бедные люди, как вы их называете, на самом деле изменники. Они замышляли напасть на королевский замок. — Он повысил голос, на полуслове оборвав мое возражение. — У нас есть бумаги, в которых подтверждается, что они собрались вместе вовсе не случайно и умышляли зло против их величеств. Эти люди намеревались захватить их и убить меня и моего брата.

— Кроме того, — подхватил Меченый голосом жестким, как меч в позолоченных ножнах, висевший у его пояса, — они замышляли узаконить гугенотскую веру и ввести своих вождей в Совет. — Он скривился, отчего застарелый шрам растянул губы в уродливой гримасе. — Это нам, а не им, мадам, надлежит искать правосудия, и когда мы добьемся своего, то покончим и с гугенотскими вождями — со всеми, включая адмирала Колиньи.

Я в молчании выдержала его немигающий взгляд, жалея только, что не могу сесть, — ведь теперь я знала, что сражаюсь не только за жизни безымянных бедолаг, захваченных Гизами.

— Но какое отношение имеет ко всему этому Колиньи?

— Он — вдохновитель заговора, — ответил монсеньор. — Мы нашли у одного из пленников письмо, в котором Колиньи приказывает схватить короля. Это был его замысел. Он еретик, как сам Сатана.

— Если это правда, — не отступала я, — тогда почему он отправил против нас столь жалкое войско? Вы солдат, господин мой, — обратилась я к Меченому. — Вы сражались бок о бок с моим супругом, и вам известно, что Женева и Нидерланды всегда наводнены наемниками. Уж верно, Колиньи мог бы обратиться к их услугам.

Меченый ничего не ответил; ладонь кардинала, лежавшая на столе, сжалась в кулак.

— Мадам, — проговорил он, — мы выслушали вас со всем возможным терпением, однако же я советую вам ограничить свое внимание домашними делами. Эти люди — мятежники. Они будут преданы смерти, а что до Колиньи, то мы выдадим ордер на его арест.

— Боже милостивый! — выдохнула я. — Вы с ума сошли! Вы не можете убить этих людей. Это означало бы войну с гугенотами. Колиньи — дворянин, племянник коннетабля. Вы не можете…

— Нет, можем! — взревел Меченый и шагнул ко мне, сжимая огромной, со вздувшимися венами кистью рукоять меча. — Не смей указывать нам, как должно править! Мы — Гизы, потомки благородного рода, перед которым твоя купеческая кровь хуже грязи на подошвах. Наш покойный король ничего не мог поделать, когда ему всучили в жены тебя — бесприданную племянницу фальшивого папы римского, но мы-то не бессильны. Будь ты хоть трижды мать короля, но еще одно слово — и ты отправишься в пожизненную ссылку, Медичи!

Он произнес имя моей семьи так, словно выплюнул комок грязи. Одно пугающее мгновение я не могла шелохнуться. Я смотрела в его горящие злобой глаза и видела в них отвращение, которое он никогда еще не выражал так открыто, — отвращение к моему происхождению, к моему полу, ко мне самой. Меня ужаснула мысль, что все двадцать шесть лет моей совместной жизни с Генрихом этот человек лелеял ко мне такую ненависть. Однако еще больше ужасало меня его всемогущество, его незыблемая уверенность в собственной правоте — только потому, что он Гиз.

Монсеньор прикрыл холеными ладонями рот, безуспешно пытаясь спрятать усмешку.

— Мадам, вы бледны. Полагаю, вам следует отдохнуть.

Я повернулась и пошла к двери, не чуя ковра под ногами.

— Когда будет назначен день казни, ты будешь там присутствовать, — процедил мне в спину Меченый. — Равно как и весь двор. Мы не потерпим никаких исключений, кроме, разве что, королевы и их высочеств.

Я обернулась к нему.

— Я это запомню, — бросила я и ушла, предоставив им, недобро прищурясь, размышлять над потаенным смыслом моих слов.

И только захлопнув за собой дверь, я позволила себе ощутить страх и ярость, которые растеклись по моим жилам, словно яд.