Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

— Согласна. Однако я не могу отставить их силой… По крайней мере пока. И все же я верю в это новое начинание, верю, как никогда в жизни… И знаю, что, пока Гизы остаются у власти, Франция не увидит мира.

Колиньи откинулся на спинку кресла, провел рукой по коротко остриженным волосам.

— Полагаю, что выражу мнение большинства наших вождей, если скажу, что мы тоже желаем мира. И однако же, не все станут внимать голосу разума.

— Вот как? Объясните.

Я знала, что объяснение мне не понравится, но все же должна была его услышать. Мне необходимо распознать и преодолеть все препятствия на пути к своей цели, и неважно, кто их будет воздвигать.

— Проще говоря, казнь в Амбуазе разделила моих братьев по вере на две группы. Первая желает жить, ничего не страшась. Вторая хочет того же, но вдобавок устранения Гизов и места для нас в правительстве. Разобраться во всем этом нелегко: многие люди переходят из одной группы в другую в зависимости от личных обстоятельств. Если человек ищет только права свободно исповедовать свою веру, но его дом сожгут, поле уничтожат на корню, а над дочерьми надругается разъезд Гизов, такой человек наверняка изменит свою позицию.

— Стало быть, нам надлежит заняться и религиозными, и политическими вопросами, — заключила я и добавила, заметив, как переменился его взгляд: — Я буду стремиться к тому, чтобы ввести влиятельных гугенотов в Совет. Надеюсь, различия в вере не помешают нам найти общий язык.

— Когда это время настанет, — Колиньи обхватил рукой подбородок, — я с большой охотой приму должность при дворе. Нам надобно трудиться вместе, если мы хотим вернуть Франции былое величие.

И лицо его, впервые за весь вечер, осветила искренняя улыбка.

— Я верю, что вы заботитесь о наших насущных интересах. Поэтому я поговорю с нашими вождями и пасторами, и мы проследим, чтобы никто не замыслил возмездия за Амбуаз. Правда, это потребует времени. Сейчас люди рассеяны, никто не рискует собираться. Мне придется встречаться со сторонниками поодиночке.

— Ничего большего я и не прошу. — Впервые за много недель я почувствовала, что и в самом деле смогу отстранить Гизов от власти. Протянув руку к кувшину с вином, я сказала: — Надеюсь, вам понравится комната, которую для вас приготовили. Она невелика, но сейчас, когда со мной дети, свободного места в замке немного.

— Я уверен, что она великолепна, однако вынужден отказаться от вашего гостеприимства.

Атмосфера в комнате резко изменилась. Я хотела возразить, но прикусила язык. Конечно же, он не может остаться. Для меня Шенонсо, возможно, и надежное убежище, но я не могу быть уверена, что поблизости не рыщут шпионы Гизов. К тому же у Колиньи есть семья, жена и дети, которых он покинул, чтобы встретиться со мной.

— Разумеется. С моей стороны было самонадеянно ожидать иного.

— Нет-нет! — возразил он. — Я остался бы, если б мог. Однако моя жена… Она больна.

— О, как жаль. Надеюсь, ничего серьезного?

— Увы. — Он отвел глаза. — Шарлотта умирает. Несколько месяцев назад она родила дочь. — Голос Колиньи звучал так тихо, что мне пришлось податься к нему, чтобы расслышать. — Роды были нелегкие, но ребенок появился на свет здоровым. Затем у Шарлотты пропало молоко; она не могла кормить дитя. У нее исчез аппетит, и вначале мы заподозрили молочную лихорадку, но шло время, а ей не становилось лучше. Мы позвали доктора, и он обнаружил… — Колиньи судорожно сглотнул, — у нее в груди опухоль. Она тает у меня на глазах, а я ничего не могу поделать.

Я слишком хорошо знала, каково это — смотреть, как умирает твой супруг, и молиться о чуде, страшась, что молитва останется неуслышанной. Я подалась вперед, накрыла ладонью его руку, лежавшую на столе.

— Я пошлю ко двору за нашим врачом, доктором Паре. Если кто и может вылечить вашу жену, так только он.

Колиньи замер… затем высвободил руку и встал.

— Нет. Уже слишком поздно.

На ладони моей пылал след от краткого прикосновения к его руке. Вслед за ним я подошла к эркерному окну, выходившему на окутанные тьмой сады, где в усыпанном блестками павильоне ряженые развлекали Марию и Франциска.

— Быть может, ее можно еще спасти. Пока есть хоть малейшая возможность, не следует терять надежды.

Колиньи повернулся так стремительно, что мы оказались лицом к лицу. Я могла различить темные крапинки в его голубых глазах, тонкие морщинки в уголках глаз, очертания скул над пышной бородой. Он был на пару дюймов выше меня, и его дыхание, пахнущее вином, щекотало мой лоб.

— Вы похожи на Шарлотту, — сказал он. — Такая же стойкая и отважная.

Сердце мое гулко забилось под корсажем.

— Я… не она, — прошептала я.

— Да, это так. — Рука Колиньи скользнула к моей талии. — Ей недостает вашей силы. Из всех женщин, которых я знаю, вы — самая сильная, Екатерина Медичи.

Когда я услышала, как он произносит мое имя, по жилам моим заструился жар. Никто никогда так не смотрел на меня; ни один человек не разглядел во мне силы, которую видел он. Мне казалось, что я вот-вот растаю под его взглядом, словно он открыл глубоко внутри меня тайник, в котором я похоронила жалкие остатки своей юности и мечтаний. Всего, от чего меня принудили отказаться жизнь и время.

И тогда я поняла, что желаю этого мужчину, что желала его всегда.

Страсть полыхнула во мне, словно новорожденное солнце, полыхнула так всепоглощающе, что я попыталась отстраниться. Колиньи не отпустил меня. Он привлек меня к себе, его губы прильнули к моим губам, и мне стало трудно дышать. Отбросив здравый смысл, позабыв обо всем на свете, я упивалась тем, что впервые в жизни желанна мужчине только потому, что я — женщина.

Я услышала, как Колиньи прошептал: «Только сегодня», и этого было достаточно. Это было все, чего я хотела.

Я повела его по темному замку к лестнице. В распахнутые окна веял легкий вечерний ветерок, принося звуки музыки и смех. Мои дети и Мария Стюарт наслаждались праздником, в кои-то веки веселясь, как полагается юным.

Лукреция поднялась со стула, глаза ее остро блеснули в лунном свете, струившемся, точно шелк, из сводчатого окна. Я сделала знак; она подхватила Мюэ и без единого слова удалилась.

Моя спальня ждала нас; льняные простыни, просушенные на солнце, отброшены, край атласного покрывала, вышитого моими руками, аккуратно отвернут. Анна-Мария была с детьми; услыхав за спиной стук задвинутого засова, я, точно во сне, направилась к одинокой свече, которая горела в подсвечнике на туалетном столике.

— Нет, — сказал Колиньи, — не гаси свечу. Дай мне поглядеть на тебя.

Я почувствовала себя, как в ту ночь, когда впервые легла в кровать с Генрихом, — то есть совершенно не знала, что делать. Я едва не засмеялась вслух. Мне сорок один год. Я и прежде не раз была с мужчиной и знаю, чем занимаются в постели мужчина и женщина.