Королева Тирлинга - Эрика Йохансен

– Она будет доверять тебе, Тайлер, – продолжил Его Святейшество. – Во всяком случае, больше, чем любому другому из нас, потому что ты короновал ее, хоть она и не принесла обет.

– Но не угодно ли Церкви назначить на эту роль кого-то другого? Кого-то более искушенного в мирской жизни?

И снова ответил Андерс.

– Все мы здесь люди Господа, святой отец. Преданность Богу и Церкви намного важнее, чем понимание деяний кесаревых.

Тайлер опустил взгляд на свои сандалии, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, вызванная происходящим вокруг него кошмаром. Он ждал порицания, даже временного изменения своих обязанностей – священников, совершивших небольшой проступок, бывало, ссылали на кухню, мыть посуду и выносить мусор. Но для священника, чьим единственным желанием было оставаться в своей келье наедине с книгами и мыслями, назначение ко двору казалось бесконечно суровым наказанием. Пожалуй, худшим из того, что могло с ним случиться.

«Быть может, она не захочет иметь придворного священника. Быть может, она погонит всех нас из Цитадели, и эта богомерзкая часовня сгниет, обратившись в прах».

– Нам нужны глаза и уши при дворе, Тайлер, – продолжал Его Святейшество, не меняя обманчиво мягкого тона. – Она не дала обет, и это подвергает Церковь Господнюю величайшей опасности при ее правлении.

– Да, Ваше Святейшество.

– Вот и хорошо. Будешь регулярно докладывать мне лично.

Лично Его Святейшеству? А как же Андерс? Бритоголовые мальчишки у дверей были лишь пешками, на самом же деле посредником между Его Святейшеством и остальной Церковью был Андерс. Почему же не докладывать ему?

Простой ответ нашелся сам собой: Его Святейшество не доверял Андерсу. Он сам выбрал его себе в преемники, но не доверял ему. «Я угодил в змеиное гнездо, – горестно подумалось Тайлеру, – Господь оставил меня в беде».

– О чем мне следует докладывать, Ваше Святейшество?

– Обо всех событиях в Цитадели, имеющих отношение к Церкви.

– Но, Ваше Святейшество, она все поймет! Она совсем не глупа.

Глаза Его Святейшества впились в него.

– Твоя верность Церкви будет оцениваться по степени подробности твоих отчетов. Это ясно?

Тайлеру было ясно. Он станет шпионом. Он снова с тоской подумал о своей келье, полках с книгами. Затем его мысль совершила бешеный поворот, и он услышал крики Сета, увидел огонь, отблеск стали, лицо кардинала, забрызганное кровью, которую он не утруждался вытереть.

– Тайлер? Тебе ясно?

Тайлер отрешенно кивнул, думая про себя: «Я – часть великого Божьего замысла».

– Вот и хорошо, – мягко сказал Его Святейшество.

* * *

Жавель, закутанный в серый плащ, крался по каменным ступеням. Если кто-то его увидит, то примет за стражника Королевы, на что и был расчет. Много лет назад, на заре своей карьеры, он и в самом деле пытался поступить в королевскую стражу, но его не приняли, направив в Стражу Ворот. Но серый плащ до сих пор владел его воображением – каждый раз, когда кто-то уступал ему дорогу или коротко кланялся, Жавель чувствовал себя выше и сильнее. Конечно, это был самообман, но все лучше, чем ничего.

Спустившись, он оказался в узком переулке, где над его головой поднималась завеса тумана, и продолжил свой путь, держа ладонь на рукояти кинжала. Уличные фонари в этой части Кишки были разбиты много лет назад, и лунный свет, рассеянный туманом, окутывал переулок голубоватым свечением, в котором было еще сложнее различить потенциального противника. Денег у Жавеля с собой не было, но местные головорезы не удосужатся проверить это, прежде чем напасть на него, и скорее всего сразу пырнут ножом под ребра на всякий случай.

Из темного дверного проема на него зарычали собаки. Они, возможно, выдали его присутствие, но Жавель не чувствовал страха – лишь настороженность. Он давно служил в Страже Ворот, но, как и большинство его товарищей, никогда не бывал в Цитадели дальше сторожевой будки. Цитадель оставалась для него загадкой. Кишка была его естественной средой – лабиринт гулких темных проулков и лазеек, которые он знал как свои пять пальцев. Весь квартал располагался в низине, между двух холмов. Здесь всегда собирался туман и люди, которым было что скрывать. Каждый, у кого было хоть что-то ценное, держал собаку.

Дверь «Тупика» была покрыта облупившейся краской. Жавель подошел к ней и огляделся, чтобы удостовериться, что за ним нет хвоста. Но, похоже, серый плащ вновь сослужил свою службу. Никто не хотел доставлять неприятности королевскому стражнику, в особенности теперь, когда беднота провозгласила новую Королеву своей героиней. Даже Жавелю, который никогда особо не интересовался настроениями народных масс, это преображение казалось из ряда вон выходящим. Эпидемия добропорядочности охватила весь город (ну, за исключением Кишки), не пощадив почти никого.

Но у Жавеля, как оказалось, был иммунитет. Сейчас жители города напоминали ему заурядных пьяниц, таких же, как он сам. Опьяненные, они наслаждались течением длинной, сулящей забвение ночи, не заботясь о том, что ждет их наутро. Они скоро протрезвеют, но еще раньше мортийская армия мобилизует свои силы – литейные цеха работают без остановки, производя сталь, солдаты готовы к наступлению. Мысли о Мортмине вернули Жавеля к воспоминаниям об Элли и о том, как длинные светлые волосы скрыли ее лицо прежде, чем она исчезла из вида.

Каждый день ему вспоминались какие-нибудь черты Элли, каждая из которых внезапно появлялась в памяти и впивалась в самое сердце, не отпуская. Сегодня это были волосы Элли – поток светлых прядей, что в искусственном свете напоминали янтарь, а на солнце – золото. Жавель взялся за ручку двери паба, пальцы его дрожали. Внутри, что не может не радовать, его ждет виски, но вместе с ним и Арлен Торн.

«Тупик» был заведением для горьких пьяниц – крошечная хибара без окон, с половицами, настолько пропитавшимися пивом, что внутри всегда пахло как в кадке с дрожжами. Этот паб не входил в число любимых питейных заведений Жавеля, но сегодня у него не было выбора. Все мало-мальски приличные пабы Нового Лондона закрывались в час ночи. Кишка была единственным местом в столице, где можно было пить до рассвета. Несмотря на это, в пабе было почти пусто – на часах было около четырех утра, и даже поденщики уже разбрелись по домам. В такое время бодрствовали лишь самые распоследние пьяницы да те, кого ждали по-настоящему темные дела. Жавель подозревал, что попадает в обе категории. На него навалилось ощущение обреченности, предчувствие было столь мрачным, что от него невозможно было отделаться.

Записку от Арлена Торна Жавель получил в полночь, как раз когда сдавал смену, и ее содержание ничего ему не говорило. Торн по праву считался типом слишком скользким и хитрым, чтобы написать что-то компрометирующее. Отказаться от приглашения не представлялось возможным: когда Торн требует вашего присутствия, вы приходите. У Жавеля больше не было родных, чтобы отправить их в Мортмин, но он был не склонен недооценивать способность этого человека придумать что-нибудь в равной степени неприятное. В памяти Жавеля вновь мелькнули золотистые волосы Элли. С того самого дня на лужайке у Цитадели ему казалось, что в мире не хватит виски, чтобы он смог утопить свои воспоминания о ней.