Глубокая охота - Андрей Андреевич Уланов

— Но нам сказали…

— У конфедератов один мегалинкор погиб от детонации артпогребов, а второй опрокинулся через полчаса после начала боя… то ли сразу несколько торпед поймал, причем от своих же, то ли ему на недолетах разворотило борт ниже бронепояса. Корабль, что на хронике полыхает от носа до кормы, это наш «Великий даймё Мещерский», он с выбитыми башнями гэка и средним калибром почти три часа держался на плаву, пока его конфедераты на отходе не добили. В общем, железа там сейчас на дне много… и подводные лодки тоже имеются. Там сейчас, — Ярослав постучал карандашом по бухте на западном берегу пролива, — одна из основных баз их противолодочных сил в Архипелаге.

— То есть нам туда нельзя?

От этого наивно-детского вопроса фон Хартманну очень захотелось одновременного расхохотаться и взвыть, желательно при этом стучась головой о что-то твердое и угловатое.

— Но почему же нельзя, — выдавил он сквозь зубы, — зайдем, всплывем, спросим, который час, сверим корабельный хронометр…

Ярослав надеялся, что хотя бы эта штука, наконец, прорвет затянувшее отсек напряженное ожидание, как укол гвоздя надутый до предела воздушный шарик. Но… никто так и засмеялся, наоборот, даже Танечка прекратила скрипеть ручкой и выжидательно уставилась на командира.

Они же не понимают, понял фрегат-капитан, они действительно не знают, что такое «Кладбищенский марш». Любой другой экипаж подводной лодки за одну идею приблизиться к нему скрутил бы командира по рукам и ногам, а по прибытии на базу сдал в ласковые и сильные руки эскулапов с диагнозом: «помутнение рассудка от перенапряжения». А эти не понимают, что подобный идиотский, самоубийственный поступок…

…как раз в духе Хана Глубины.

Четырьмя днями позже фон Хартманн усомнился в правильности своего решения. Нет, в пролив они прошли, причем даже на среднем ходу вместо режима подкрадывания. Ранее надежно перекрывавший проход противолодочный патруль из трех кораблей был сведен к одиночной посудине, в целях экономии топлива вставшей на якорь у восточного берега. Но вот что делать дальше? Запрашивать данные о перевозках противника Ярослав стал, не без оснований опасаясь вместо них получить категорический запрет даже думать в сторону «Кладбищенского марша». Пока же мимо них прочапала лишь четверка мобилизованных посудин, стрелять по которым торпедами было и жалко и рискованно — а ну как пролетит ржавую калошу насквозь, прежде чем сработает взрыватель… если вообще сработает.

Ярослав уже почти смирился с мыслью, что им придется уходить из «Кладбищенского марша», не оставив недоброй памяти о себе, но тут заступившая на вахту Рио-рита доложила, что «похоже, вдоль берега ползет что-то большое, ленивое, но не крокодил».

В общем, насчет крокодила она была не так уж далека от истины. Серия «армейских универсальных транспортных судов для внутренних перевозок в Архипелаге» в документообороте конфедератских интендантов действительно называлась «гривастый крокодил». Секционная сборка из доставляемых через океан компонентов позволяла поддерживать число ходовых «крокодилов» на уровне полутора сотен, даже не взирая на постоянные потери — по большей части от «неизбежных на море случайностей», чем от воздействия противника.

Хотя на поверхности была ночь, темным это время суток назвать бы мало кто решился к обычному сиянию звездных скоплений и свечению океана добавились широкие пастельные полотна у горизонта — экваториальное сияние. Не ясный солнечный день, однако разглядеть цель в ночной перископ эта подсветка вполне позволяла — и при виде едва поместившейся в прицельные метки длинной и плоской посудины фон Хартманн едва не застонал от наслаждения. Миг предвкушения эйфории, чувство, которое настоящему глубиннику далеко не с каждой женщиной получится испытать. Самоходная баржа в наливном варианте, судя по высоте надводной части борта, залитая под завязку, а на палубе штабеля укупорок характерной формы. Глубинные бомбы… боги, это же просто плавучий фейерверк, с ним не базу — половину острова можно поднять на воздух, главное, самим не попасть, когда тут все начнет гореть и взрываться.

— Носовой торпедный… первый-второй аппараты на товсь. Глубина хода пять футов, интервал шесть секунд.

Собственно, можно было стрелять и одной торпедой. Условия стрельбы стыдно было назвать даже полигонными — на полигоне курсантам обычно давали более сложную учебную задачу. Большая, медленная цель и всей заботы — влепить ей «рыбку» в тот момент, когда она будет вползать в бухту через «ворота» в противолодочной сетке. До этого момента песчаная коса не даст горящему топливу разлиться в самой бухте, да и от взрыва частично прикроет…

— Пеленг два один четыре, курсовой тридцать пять правого борта, дальность три двести, скорость цели восемь узлов.

— Данные введены, — выкрикнула стоявшая перед автоматом торпедной стрельбы Анна-Мария.

— Принято.

В течении следующих минут Ярослав раз пять открывал рот, чтобы приказать пересмотреть скорость цели. Восемь узлов? Да эта посудина едва делает три, нет, два, нет, её вообще сносит от входа в бухту. Затянувшееся ожидание было мучительно-болезненным… и, наконец, закончилось.

— Первый аппарат… пли! Второй — пли!

Сейчас бы стоило убрать перископ и начать маневр ухода на глубину, но это было выше сил фон Хартманна — пропустить момент попадания в такую цель. Тем более, что эти несколько секунд ничего не реша…

— Двадцать секунд, — сообщила Герда Неринг.

Лихорадочный всплеск сигнальных огней катера у входа в бухту Ярослав заметил, но поначалу не придал ему значения. В конце концов…

— Тридцать секунд…

И тут ночь раскололо взрывом. Только не у борта баржи, где ждал его фрегат-капитан, а дальше, в глубине бухты, на берегу. Этого не могло быть, но это случилось… и фон Хартманн догадывался, почему.

— Убрать перископ. Вниз на двадцать, малый ход. — Фрегат-капитан открыл рот… закрыл, стиснул кулаки, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. — Старшего торпедиста в центральный пост!

Должно быть, в этот раз даже Эмилию Сюзанну посетило некое ощущение неправильности случившегося. По крайней мере, до центрального поста она добиралась почти две минуты и когда появилась в люке, то вид у неё… нет, виноватостью это назвать было сложно, но выглядела она менее вызывающе, чем обычно.

— Ялик-мичман фон Браун, — голос командира «Имперца» можно было намазывать на хлеб вместо джема, — скажите, если не сложно… ваш достопочтенный дедушка практиковал телесные наказания?

— Что?! Я не понимаю… нет, конечно! Дедушка никогда бы не позволил ничего… такого! — с каждым словом Эмилия отступала на шажок назад, пока не уперлась лопатками в переборку, завороженно глядя на Ярослава. Хотя фрегат-капитан улыбался, но его улыбке могли бы позавидовать многие гривастые крокодилы.

— Считаю своим долгом напомнить! — высунулась в проход комиссар Сакамото, — что в Имперском флоте также запрещены телесные наказания… кроме исполнения приговора