Стертые времена - Владимир Гой

Лана посмотрела на меня очень внимательно, словно впервые увидела:

– Моя вторая специальность и есть психология. Ты не злись! – и, словно заглянув в мою душу, добавила: – Ты напоминаешь мне маленького мальчика. Наше небольшое любовное приключение закончится сразу, как только моя нога коснётся земли в Риге! И давай не будем об этом, у нас у каждого своя жизнь, и есть люди, которых мы не можем предавать. На чужом несчастье счастья не построишь, а пожнёшь только горе! Мы и так очень серьёзно заигрались. И мне от этого становится тяжело. Пожалуйста, не порти наш отдых!

Она снова превратилась в строгого доктора в белом халате, какой я её увидел впервые. В её голосе не было сентиментальности, мне казалось, что она собирается удалить зуб, который ей очень нравится, но его всё равно надо вырвать, иначе это плохо кончится. Да я и сам это отлично понимал.

Мы гуляли по городу до поздней ночи и болтали о всякой всячине, я дурачился, корчил рожи, изображая разнообразных персонажей, она смеялась. А я в душе обливался слезами.

Потом мы забрели в один клуб неподалеку от нашего отеля, к которому привела дорожка из факелов. В половине второго ночи в громадном многоярусном помещении народу было так много, словно тут собрались после демонстрации. Здесь пьянствовали, выплясывали, играли в рулетку, при виде которой у меня сразу загорелись глаза. В общем, веселились кто как мог.

Только минут через двадцать я смог добраться до барной стойки и взять сразу несколько порций виски с содовой, чтобы не продираться сюда ещё раз. Мы устроились просто на стульях в неосновном зале, где на стенах были развешены портреты известной всему миру шведской четвёрки музыкантов.

Это веселье было как-то не для нас. Допив виски, мы вернулись в отель. Между нами незаметно начала появляться какая-то отчужденность.

Перед тем как отдать швартовы, паром дал несколько продолжительных гудков, словно прощался с этим городом до следующего прибытия.

Как только мы взошли по трапу, я почувствовал, что мы стали отдаляться друг от друга. Когда мы раскладывали вещи в каюте, появилось ощущение, словно между нами вырастает невидимая стена. Мне казалось, ещё немного – и мы будем на «вы». Часов в девять вечера я предложил Лане пойти в ресторан, но она отказалась, сославшись на усталость.

В ресторан я не пошёл, мне достаточно было устроиться в баре и заказать что-нибудь покрепче. Так я и провёл возле стойки всю ночь, мороча голову бармену байками из своей жизни, одновременно заливая виски своё смурное настроение.

Совсем опьяневший, я уснул в одной из больших мягких бархатных ниш в баре под монотонное покачивание на волнах. Мне снилось, что мы опять гуляем по Стокгольму, потом мне казалось, что мы уже в деревеньке на берегу озера, и Лана меня нежно целует, и я, как наяву, слышу её голос: «Мой милый! Ты смешной, но я тебя люблю и не забуду никогда!»

Бармен тронул меня за плечо, и я открыл глаза.

– Мы уже скоро будем причаливать, вам пора. Приходила ваша жена, что-то вам говорила, наверное, пыталась вас разбудить, но не смогла!

В каюту я вернулся, когда паром уже плыл по Даугаве и до причала оставалось совсем немного. Лана посмотрела на меня с сожалением и очень нежно, словно поддерживала меня и не осуждала за то, что я пропал на всю ночь:

– Ну вот и всё, наше плавание подошло к концу! – и тихо добавила: – Я надеялась, что мы проведём этот день и ночь как-то по-другому!

В ответ я лишь пожал плечами, мой затуманенный ночными посиделками разум отказывался дать какое-то объяснение. Она взяла свой небольшой чемоданчик, подошла ко мне, ласково погладила меня по щеке, пристально посмотрела мне в глаза, повернулась и вышла из каюты.

Я наблюдал через иллюминатор, как её встретил мужчина, как он её поцеловал и как она кинула прощальный взгляд в сторону корабля, пытаясь разглядеть там меня. Больше я её никогда не видел.

Это была моя самая неудачная поездка во Францию. Я находился на горнолыжном курорте в Италии и только что вернулся в отель с гор, как вдруг раздался неожиданный звонок. Звонила Николь.

– Генрих, у нас беда… Андре умер!

В первые минуты нам с Лерой просто не хотелось в это верить, а потом, когда мы осознали эту страшную правду, не могли сдержать слёз. От нас ушёл самый близкий друг. Но приехать на его похороны мы никак не успевали, и поэтому мы отправились на сороковой день навестить могилу нашего друга на кладбище в городе Хомекоурт.

Когда я прежде приезжал в Страсбург, то всегда с огромным удовольствием бродил по его старинным улицам или сидел на скамейке в парке. Да и сейчас он в общем не изменился, только на улицах стало ещё больше темнокожих, которые стайками собирались в самом центре. Но в этом городе больше не было Жорж, и теперь он казался нам пустым и неинтересным.

С Николь мы встретились в ресторане на канале возле шлюзов, где мы часто бывали вместе с Жоржем. Её трудно было узнать: волосы подёрнула седина, глаза опухли от пролитых за эти дни слёз. Она держалась изо всех сил, рассказывая, как это произошло:

– За день до ухода на пенсию он велел мастеру снять с его двери табличку, на которой было написано «Главный врач д-р Жорж Полонский», и при этом сказал: «Ну вот, моя жизнь подошла к концу!» А на следующий день во время прощального банкета, где за столом сидели все наши врачи, он поднял бокал и поблагодарил всех за время, которое они вместе проработали. Он стоял, улыбался и вдруг внезапно обмяк и упал. Оказалось, у него был тромб в лёгком. Спасти его не удалось. Вот такая королевская смерть. И он опять ушёл от меня! А у нас было столько планов на жизнь!

По каналу приплыл кораблик, полный любопытных туристов. Он причалил к шлюзу и стал ждать, когда тот наполнится водой и он сможет отправиться дальше.

Всё как когда-то давно, только теперь мы оплакиваем тут нашего друга, с которым в своё время здесь радостно беседовали, пили вино и делились планами на будущее. И мне не верилось, что он намного старше нас, в нём всё кипело от любви к женщинам и жизни. И я снова остро ощутил – жить надо сегодня, сейчас, не рассчитывая на будущее, которого может и не быть. А если любить, то словно в последний раз.

В Хомекоурте, городке, куда когда-то прибыли беженцами из России его родители и где он родился, он и нашёл своё пристанище – человек, который гордился, что был славянином и в то же время французом.

Положив точно такой же маленький букетик, какие Жорж дарил своим любимым женщинам, на его каменную надгробную плиту, Валерия закрыла лицо руками.

Перед самым нашим отъездом Николь отдала мне на память часы Жоржа, которые были в его последний день у него на руке и остановились в момент его смерти. У меня комок подступил к горлу, но я сдержался.

– Спасибо, Николь! Спасибо за то, что согрела его одинокую душу за эти несколько лет!

Она с болью посмотрела куда-то поверх моей головы: