Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи

Я решила поговорить с Иешуа.

— Мне кажется, что в смерти Урии проявилась кара Божья, — начала я, затрудняясь высказать все напрямую.

Однако Иешуа, к моему удивлению, резко возразил мне:

— Разве горе человека может быть знаком его греховности? Как можем мы, грешники, говорить о наказании других?

Но я не сдавалась:

— Если он совершил преступление, то его смерть доказывает нашу невиновность.

— В чем состоит наша невиновность? — Иешуа был возмущен. — Два человека мертвы, и мы не смогли помочь ни одному из них. Я не думаю, что на небесах кто-нибудь радуется смерти Урии. Если ты говоришь о наказании, то наказаны мы. Мы заслуживаем наказания, потому что не помогли им, когда должны были это сделать.

И Иешуа хранил молчание. Он ни слова не сказал против Урии, чтобы восстановить свое доброе имя. Он не стал обвинять человека, все это время так ненавидевшего его. Человека, чьи преступления, как становится ясным теперь, невозможно себе представить. Мне было трудно понять молчание Иешуа. Молчание в поддержку того человека, который даже помощь, оказанную ему, дабы его семья избежала нищеты и голода, сделал орудием страшного обвинения. Я не могла поделиться своим смятением и с двенадцатью приверженцами Иешуа, так как они не знали всех обстоятельств, а я не могла выдать чужую тайну. Но больше всего меня мучила собственная вина перед подругой. Я не поняла в ту ночь, что она чувствовала, я не поддержала ее, не утешила, меня волновало лишь одно: как ее горе может отразиться на нас. Я полагала, что упрек Иешуа должен в полной мере относится ко мне: я думала прежде всего о том, как избежать лишних обвинений, а не о чем-то, несравнимо более важном. От нас требовалось некое напряжение всех наших мыслей и чувств, чтобы посмотреть по-другому на того же Урию. Возможно, мы когда-то ошиблись в отношении к нему — в чем-то ведь он был достоин уважения. Но ни один из нас не попытался понять его и помочь ему измениться. А какого горя можно было бы избежать, если бы мы попытались в свое время привлечь его к нам, несмотря на презрение, которое многие испытывали к нему!

Прошло уже довольно много времени, с тех пор как мы похоронили Рибку; Иешуа был безутешен. Он почти ничего не ел, почти не выходил из дому. Никто из двенадцати не смел тревожить его в то время — отчасти из уважения к его скорби, отчасти из-за того, что его поведение начинало вызывать тревогу. Я все же почти каждый день приходила к нему, боясь, что он увидит в нашем отчуждении желание оставить его. Может быть, он даже хотел, чтобы мы, изверившись в нем, освободили его от тяжелой обязанности — быть нашим учителем.

Как-то он спросил меня:

— Зачем ты приходишь ко мне, ведь наши враги попробуют использовать это против нас?

Но я едва ли придала какое-либо значение его словам, так как знала, в каком состоянии он теперь пребывал. Кроме того, я уловила в словах Иешуа некий серьезно заданный вопрос. Иешуа прекрасно знал, сколь мало значит для меня мнение окружающих; говоря так, он испытывал, слаба моя преданность или, наоборот, безрассудна, будет ли первое же легкое остережение воспринято мною как запрет посещать его. Несмотря ни на что, я продолжала ходить к нему. В течение многих дней он не принимал никакой пищи, только пил воду. Он таял на глазах, что заставило нас всерьез испугаться за его жизнь.

Но однажды вечером, когда мы собрались вместе, он вышел к нам. Преломив хлеб, он положил себе в рот несколько крох — мы обрадовались таким признакам пробуждающегося аппетита.

Потом он сказал:

— Я должен буду покинуть вас. Вы ведь больше не нуждаетесь во мне.

Мы услышали слова, которых больше всего боялись. Симон Хананит тут же распростерся у ног Иешуа, умоляя позволить ему остаться с учителем, так как он теперь господин Симона.

— Вы так ничего и не поняли, — печально сказал Иешуа, — вы ведете себя как глупцы, ведь только Бог господин ваш.

Тогда многие из нас подумали, что Иешуа не желает, чтобы кто-то пошел вместе с ним. Но Иуда весьма трезво возразил нам:

— Как мы можем оставить его теперь, когда он так нуждается в нас.

Он уговорил мужчин просить у Иешуа разрешения сопровождать его, даже предложил заранее договориться, кто пойдет с учителем, чтобы это выглядело как дело решенное. Иуда вызвался заняться этим и организовать людей, так как из всех мужчин он единственный не был обременен житейскими заботами. Он говорил очень убедительно и разумно, но многие неохотно соглашались с тем, что Иуда займет место старшего в группе, хотя с его доводами трудно было спорить. Все были в некотором замешательстве, так как усилия многих последнее время были направлены именно на то, чтобы умалить влияние Иуды, но здесь приходилось принимать обратное. Таким образом, сопровождать Иешуа был выбран Иуда и с ним Симон Хананит и Иоанан, поскольку остальные либо были заняты работой в это время года, либо опасались отправляться неизвестно куда и как надолго. Я заметила, что Якоб, не вызвавшийся сопровождать Иешуа по причине обремененности заботами по хозяйству, изменился в лице, когда увидел, что Иоанан пойдет с Иудой. Однако если бы никто из его семьи не смог сопровождать Иешуа в дороге, то едва ли это принесло бы Якобу радость.

Слушая, как мужчины оживленно обсуждают, кто пойдет с Иешуа, а кто — нет, я снова ощутила, что, родившись женщиной, попала в своего рода заточение. Вот если бы я сейчас была замужем, то смогла бы отправиться вместе с другими мужчинами сопровождать Иешуа, и ни у кого бы это не вызвало никаких подозрений. Тут мне впервые пришла в голову мысль о том, что замужество дает некоторую свободу. Такое открытие настолько поразило и привлекло меня, что я готова была тут же выйти за первого встречного, кто сделает мне предложение, ради того чтобы иметь возможность отправиться в путь вместе со всеми. Иешуа собирался идти в северные земли, к сирийским горам, в места, откуда родом была моя мать. В дикую языческую страну, которую я помнила еще по впечатлениям своего детства. Я помню заросшие берега дикого озера и огромную, почти в человеческий рост, черную птицу, увиденную там. До сих пор я не могу отделаться от мысли, что это был один из языческих богов, о которых никогда и не слышали в Галилее.

С тех пор как Иешуа покинул нас, отправившись в направлении Сура, прошел уже почти целый год. Я теперь думала, что Иешуа ушел от нас навсегда, и была страшно напугана и огорчена. Но в то же время где-то в глубине души я чувствовала, что, возможно, так будет лучше. Может быть, он нашел новых учеников среди язычников и привел их к истинной вере. Я чувствовала, что мы, вероятно, не оправдали его надежд. Он стремился открыть нам высокое, мы же остались мелочными и приземленными, мы не смогли избежать болезней падшего мира. Я вспоминала, какими мы были в наши первые дни, и стремилась возвратить себе ту искренность, невинность и устремленность к цели, когда сердце открыто истине, словно окно — свету.

Ни разу после смерти Рибки Иешуа не заговаривал с нами о ее воскресении, а мы не решались сами спросить его. На самом деле даже среди двенадцати не было ясного понимания того, что об этом говорил Иешуа. Как произойдет это воскресение? Мы воскреснем в том же теле? Или воскреснет только душа? Сразу после смерти? Или в конце времен, в день Суда? После воскресения мы будем обитать на земле или на небесах? Я старалась представить себе это и не могла. Как может воскреснуть тело, если оно так сильно подвержено тлению? И хватит ли места всем воскресшим среди живых? Ведь если воскреснут все те, кто умер с начала времен, то их будет во множество раз больше, чем живущих теперь. И если они уже воскресли, то почему мы не встречаем их среди нас? Я очень часто думала обо всем этом и не находила ответа, но где-то в глубине души я догадывалась, что это, как и многие другие вещи, о которых говорил нам Иешуа, нельзя описать и вообразить себе в тех представлениях, которыми мы живем сейчас. То, о чем говорил Иешуа, одновременно и сложнее, и проще. Он говорил нам, например, что не нужно умирать для того, чтобы родиться заново. И я поняла это так: в твоей жизни может наступить момент, когда весь мир откроется для тебя по-новому. Нужно только уметь увидеть его новым. И тогда смерть перестала казаться мне грозной и пугающей, а стала видеться небольшим местечком на другом берегу, к которому мы приближаемся, переплывая реку. Но для меня пока это место было слишком далеко, я не могла различить его и не могла представить себе, что Рибка сейчас находится там. Мне казалось, что Иешуа также не мог представить ее там, иначе смерть Рибки не была для него таким ударом, и он не покинул бы нас.