Богиня маленьких побед - Янник Гранек

Я вернулась на кухню. В глазах, помимо моей воли, стояли слезы. Гости могли подумать, что они вызваны беспокойством за судьбы человечества, хотя на самом деле я просто оплакивала свой собственный удел и чувствовала себя ребенком в мире взрослых людей. Их вселенная была для меня недоступна: ее нельзя было объяснить простой схемой с помощью нескольких выложенных в ряд камней. У меня не было слов, и оставалось только одно – лить слезы. Я плакала из-за одиночества, скверного английского, из-за того, что вечно блуждала в тумане. Какое-то время тешила себя надеждой, что рядом с соплеменниками смогу зажечь свет в этом мрачном мире, сотканном из зыбких теней. Но по-прежнему блуждала в потемках. Приобрести гражданство в их государстве не представлялось возможным, его жителем можно было только родиться. Несмотря на это, я все же пыталась: немного читала, проявляла интерес к науке, – но стоило мне дернуть за ниточку, как она тащила за собой огромный клубок. Для заурядной танцовщицы ткань была слишком прочной, чтобы разорвать завесу. Я никогда не принадлежала к их миру и среди всех этих гениев до конца жизни буду чувствовать себя изгнанницей. Для меня наступил возраст, когда мужчин будут больше очаровывать не столько мои ноги, сколько кулинарные способности. Возраст безропотного смирения и покорности судьбе. Но я совсем не была готова опять идти на уступки.

Профессор Эйнштейн набросился на торт с таким увлечением, что несколько крошек даже полетели в сторону Курта, который со всеми мыслимыми предосторожностями потягивал из бокала теплую воду.

– Как поживает ваш друг Моргенстерн? Я думал повстречать его сегодня у вас.

– Полностью поглощен подготовкой к изданию книги, написанной совместно с фон Нейманом[73]. А того сейчас днем с огнем не сыщешь.

– Его слишком увлекли игры с нейтронами.

– Чем фон Нейман только не интересуется! Дьявольский человек. Никогда не останавливается. И пьет с той же скоростью, с какой считает!

– Он же венгр, герр Эйнштейн.

Мне стало скучно. Я уже слышала все эти разговоры по поводу эксцентричности фон Неймана. Он обладал репутацией неисправимого балагура. Как-то раз, когда Эйнштейну нужно было съездить в Нью-Йорк, он предложил проводить Альберта до вокзала. И по дороге без устали рассказывал ему веселые истории. Пожилой физик занял место в вагоне, держась за бока от смеха, но потом обнаружил, что коллега с полным знанием дела подвиг его сесть не в тот поезд. По мнению Курта, для студентов фон Нейман был сущее наказание. Некоторые из них ошибочно полагали, что тоже могут провести ночь в дансинге, вернуться на рассвете, а утром с увлечением прочесть лекцию. В фон Неймане было что-то сверхчеловеческое. Больше всего Курта поражало количество пищи, которую мог съесть венгр. Бурная деятельность, которую он развивал, утомляла мужа по определению. Я встретилась с ним у мадам Браун, нашей бывшей соседки по Стоктон-стрит. Она как раз рисовала иллюстрации для их книги «Теория игр». Я занялась ее ребенком, Джон – моей соседкой. Его аппетит не знал границ. Курт объяснил мне: фон Нейман доказал, что описание общественных и экономических явлений можно привести через соответствующие игры-стратегии, такие как «Кригшпиль». К его величайшему сожалению, все серое вещество этого человека опять же было нацелено на войну. У Нейманов в Принстоне был премилый дом: Джон выполнял обязанности советника и работал на американский военно-морской флот, а в армии платили хорошо.

В память о моих сумасшедших венгерских друзьях из «Ночной бабочки» я налила себе еще одну рюмку водки. Ароматный дым трубки еще больше усиливал ностальгию. С недавних пор я вновь стала курить – чтобы справиться со скукой и одиночеством. Возвращаясь домой, Курт страшно ругался по поводу дыма, даже если я весь день проветривала комнаты. В молодости моя одежда, пропитанная запахами кабаре, неизменно вызывала у него чувство отвращения.

– Просто удивительно, как столь многочисленные труды не принесли фон Нейману Нобелевской премии. А то и двух!

– Если бы физика сводилась к доказательству теорем, фон Нейман стал бы великим физиком.

– Не завидуйте, Паули. Ваш час еще пробьет!

– Если человек покрыл себя славой, к примеру, как вы, ему не составляет никакого труда презрительно относиться к званиям и почестям других.

– Мне пришлось ждать долго[74]. Каждый год это была одна и та же шутка. Кому только не вручали Нобелевскую премию, чтобы не давать мне! Один из членов комиссии даже не скрывал своего антисемитизма.

– Ваша популярность стоит десяти премий, герр Эйнштейн.

– Единственный плюс от нее заключается в том, что она дает аудиторию, перед которой я могу излагать те или иные мысли.

Я убрала со стола; разговор потихоньку затухал. Мне было обидно, что Курт больше не обращал на меня ни малейшего внимания.

– А почему ты не получил Нобелевской премии? Я тоже не прочь заиметь красивый домик, как у Нейманов. Ведь, по его словам, ты величайший логик со времен Аристотеля!

– Нобелевской премии по математике не существует. Жена Нобеля изменяла ему с математиком.

– Это миф! В действительности Нобелевскую премию присуждают тем, кто приносит пользу всему человечеству.

– А математика, стало быть, такой пользы не приносит, герр Эйнштейн?

– Я до сих пор задаюсь этим вопросом, Адель. Но на свете есть и другие премии.

– Для Филдсовской Гёдель уже староват.

– Я не гоняюсь за славой.

– А должен бы! С той жалкой зарплатой, которую тебе платят в ИПИ, мы живем как попрошайки! Весь твой ум не способен обеспечить нам даже элементарного комфорта!

Курт посмотрел на меня убийственным взглядом. Его коллеги безудержно захохотали.

– Курт Гёдель! Что проку в вашей могучей логике, если она даже не может удовлетворить запросов вашей женушки?

Паули нацарапал в записной книжке короткую формулу и с коварной улыбкой помахал ею в воздухе перед носом Курта.

– Почему бы вам не взяться за эту старую добрую теорему? Университет Геттингена обещает сто тысяч марок тому, кто до конца века сумеет ее доказать.

Курт чуть не подавился своим отваром.

– Ферма? Вы с ума сошли, Паули! Я вам не ученая обезьяна. Прежде чем приступить, мне потребуется три года интенсивной подготовки. Я не могу попусту тратить время там, где меня, вполне вероятно, ждет провал[75].