Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории - Ольга Бешлей

Женщина взяла баранку, сказала по-русски: «Рогалик» – и куда-то ее унесла. Потом вернулась и снова молча уселась на лавку. Николай спросил у нее, где находится церковь. Она махнула рукой на один из домов.

– Я тогда не знал, что в старообрядчестве существуют два основных течения – поповцы и беспоповцы. Беспоповцы верят, что вместе с реформами Никона настали последние времена. Поэтому у них нет церквей и нет священников. Люди как бы живут в апокалипсисе. Именно поэтому в той беспоповской деревне на Аляске не было традиционного храма. А здание, на которое мне указала женщина, называлось молельным домом.

Тут наш троллейбус достиг остановки «Старообрядческая улица», и мы с Николаем вышли рядом с невзрачным торговым центром. Пока мы шли к переходу через дорогу, он продолжил рассказ.

От молчаливой женщины он так ничего больше и не добился, и ему пришлось вернуться к Тиму. На обратном пути они столкнулись с ремонтными работами. Пришлось постоять в своеобразной пробке. В одной из машин сидели двое старообрядцев. В какой-то момент они вышли размять ноги. Николай решил попытать счастья снова.

– Я говорил с ними по-русски, но они поначалу отвечали мне на английском. Потом нехотя перешли на родной язык. Я тоже уже потом только понял почему. Дело в том, что радикальные староверы считают, что от неверных – ну то есть вот от таких, как мы с тобой, – можно оскверниться даже в беседе. На английском они говорят с чужаками, а русский – родной, он для своих. Завязать с ними разговор на русском – это как в душу залезть. Говорили они очень простыми, рублеными фразами. Много использовали старых слов, анахронизмов. Да и лица у них были – сейчас таких и не встретишь. Как со старых фотографий или картин. Одного звали Савелием, другого – Игнатием. И вот стою я в какой-то американской глуши, на Аляске, и говорю с двумя русскими мужиками – Игнатием и Савелием. Ты можешь себе такое представить? С тех пор я старообрядцев везде и начал искать. И в Молдавии у них был. И в Сиднее с общиной познакомился. Куда бы ни приезжал, обязательно находил их поселения.

– Так а с Московской-то митрополией ты как подружился?

– А это я в Новую Зеландию ездил. Там тоже есть община, но найти ее очень трудно. Сюда, в Рогожскую слободу, я приехал, чтобы узнать точный адрес. Митрополит Корнилий о той общине ничего не знал, но передал гостинцы для новозеландских коллег – газеты и календари. Общину я все же отыскал, а в ответ привез новозеландский кафтан, который был отдан в музей Рогожской слободы. С тех пор я так и выступаю в роли посланника – привожу в Москву старообрядческие сувениры из других городов и стран. Вот сегодня мы с тобой, например, везем владыке Корнилию календарь.

Тут он остановился и действительно вытащил из рюкзака большой календарь. Он был выполнен на хорошей плотной бумаге, а каждую страницу украшали яркие изображения птиц и животных.

– Эти рисунки – роспись крестьянского старообрядческого дома десятых годов двадцатого века, – сказал Николай. – Дом нашли в селе Поповка в Саратовской области. Группа энтузиастов решила его сохранить и даже выкупила на свои средства.

Пока он листал календарь, рисунки старообрядцев ненавязчиво складывались в песню о золотом городе: с одной из страниц на нас глядел желтый лев, с другой – голубой вол, выкативший печальные глаза, дальше – взмывающий в небо орел. Я запомнила еще Георгия Победоносца на белом летящем коне. У всех животных, включая этого коня, был очень глуповато-дружелюбный вид, а лев так и вовсе улыбался всей пастью.

Рассмотрев календарь, мы убрали его в рюкзак, потом наконец перешли дорогу, миновали несколько дворов панельных домов и вдруг вышли к территории, огороженной темной решеткой. За оградой виднелись колокольня и купола храмов. Мы двинулись вдоль ограды в поисках входа. Николай рассказал, что слобода появилась вокруг Рогожского кладбища при Екатерине Второй.

– Сейчас кажется, что мы совсем недалеко уехали от центра Москвы, а в каком-нибудь восемнадцатом веке это была даже не окраина, а просто у черта на куличках, – заметил он. – После революции на территории поселка построили завод, институт, другие предприятия. Храм Рождества использовали то под столовую для рабочих, то для фабрики. В девяностые московские власти вернули эти земли старообрядцам, и началось длительное восстановление архитектурного ансамбля.

День, когда мы приехали в слободу, был ветреный, но уже совсем весенний. Снег сильно подтаял, а затем замерз, образовав на асфальте толстые корки. На территории слободы не было ни песка, ни реагентов, и огромная площадь, по кругу которой выстроились здания, со стороны казалась куском ледяной планеты – голой, холодной, почти безжизненной.

Николай посоветовал взять его под руку, что я и сделала. Очень медленно мы прошли в открытую калитку и двинулись по льду.

Колокольня, которую я заметила еще за оградой, вблизи оказалась очень красивой – белая, строгая, увенчанная темными куполами. Николай сказал, что она была построена в начале двадцатого века. Ее возвели в честь «распечатания алтарей церквей Рогожского кладбища».

– А что такое «распечатание алтарей»?

– Алтари были опечатаны в девятнадцатом веке, при императоре Александре Втором, по настоянию московского патриарха Филарета. Сами храмы не были закрыты – в них староверам было разрешено молиться молча. Так продолжалось до тысяча девятьсот пятого года, пока Николай Второй не издал указ о свободе вероисповедания. Тогда алтари старообрядцев и распечатали. С тех пор этот день они ежегодно отмечают как большой праздник.

– Признайся, ты это всю ночь учил.

Николай пожал плечами, и мы чуть не рухнули на лед.

Наконец нам удалось дойти до невысокого здания, выкрашенного желтой краской, которое находилось за еще одной оградой, – это была резиденция владыки Корнилия. Прежде чем мы позвонили в дверь, Николай предупредил меня:

– Вместо «здравствуйте» лучше говорить «доброго здоровья». И ни за что не говори «спасибо»! Они это «спасибо» почему-то ужасно не любят. У них принято говорить «спаси Христос», а инаковерующим можно произносить «благодарю».

Я благоразумно решила никого ни за что не благодарить и вообще молчать, потому что, когда тебе велят чего-то не говорить, велика вероятность, что именно это ты первым делом и скажешь.

Распахнулась деревянная дверь, из нее выглянул пожилой человек в черном подряснике, подпоясанный шнурком. У него была длинная, клочковатая, кучерявая борода с проседью. Он глянул на меня, на Николая, потом сказал:

– Доброго здоровья. Вы кто будете?

– Доброго здоровья. Я Никола, – сказал вдруг Николай, – у меня подарок владыке.

– А предупреждали?

– Предупреждали. Владыка знает и ждет.

– От организации, что ли, какой?

– Нет, сами по себе.

– Владыка сейчас по делам уехал, возвращайтесь к службе, к трем часам.

– Хорошо. Спаси Христос! – ответил Николай.

– Спасиб… – начала было я, но бородатый человек, к счастью, уже захлопнул дверь.