Молодой Александр - Алекс Роусон

источниках[705]. Это звучало не слишком убедительно, оставалось немало оговорок, но все же мнение прижилось и сохранялось в научном обиходе вплоть до 1968 года, когда Николас Хаммонд предположил, что это была не Валла, а не что иное, как Эги, наследственная столица древней Македонии, – именно так принято считать сегодня[706]. Раскопки дворца продолжились лишь после Второй мировой войны, и к 1970-м годам он был полностью раскрыт. Но точная дата, этапы строительства и внешний облик пока оставались неизвестны. В 2007 году местный Эфорат (Комитет по делам античности) приступил к амбициозному проекту по реставрации, надеясь, что новое исследование даст некоторые ответы. Уже более 10 лет это место, скрытое листвой, претерпевает метаморфозы. Полы законсервированы и переложены, стены восстановлены, разрозненные части здания дополнены современными элементами из цемента, укреплены титановыми зажимами и новыми блоками из вулканической пористой породы. Раскопки подтвердили передатировку памятника с эпохи диадохов на время царствования Филиппа. Именно здесь в октябре 336 года до н. э. царь устроил грандиозные торжества в честь бракосочетания своей дочери Клеопатры с Александром Молосским, праздника Зевса Олимпийского и начала Персидского похода.

Сегодня дворец в городе Эги находится на завершающей стадии реконструкции и постепенно становится доступен для широкой публики. Это замечательное сооружение многое может рассказать о царе и о том, каким он хотел предстать перед окружающими[707].

Той осенью все дороги и пути, которые связывали Эги с остальной Македонией и с землями за ее пределами, были заполнены людьми: в город съезжались государственные деятели, музыканты, атлеты, воины, купцы и много кто еще. Филипп пригласил всех друзей из греческих городов и предложил своим сподвижникам сделать то же самое; он хотел, чтобы его считали любезным со всеми, достойным нового положения гегемона Коринфского союза. Некоторые знатные люди, а также представители различных городов-государств привезли в дар Филиппу золотые венки. Так поступили и посланники Афин – и неудивительно, что Демосфена среди них не было; торжественное объявление о каждом даре заканчивалось заявлением, что любой, кто замышляет против царя, не найдет защиты в городе-дарителе[708]. Кое-кто считал своим долгом заверить – и это было новым жестом вежливости и признания господства Македонии во всех греческих делах, – что они совершили это путешествие лишь для того, чтобы насладиться дружелюбной придворной атмосферой и получить максимальное удовольствие от легендарной щедрости царского двора. Впереди всех ждали обильные жертвоприношения, музыкальные состязания и, конечно же, пиршества и неистощимые запасы вина. Филипп давно осознал важность таких празднеств для поддержания морального духа и саморекламы. Это событие стало еще одним свидетельством роскоши и богатства, великим торжеством перед грядущей великой войной.

Эги был прежде всего городом традиций, в котором македонская история и родословная запечатлены в многочисленных памятниках. Сотни доисторических курганов встречали гостей праздника. Издревле почитаемая земля, насыщенная останками предков могучих героев, красноречиво говорила о долголетии македонян и правящего рода Аргеадов. Сразу за одними из главных ворот находилось несколько необычных женских захоронений, вероятно возведенных незадолго до торжества в честь грозной матери Филиппа, Эвридики, – полагают, она умерла около 340 года до н. э. Ее прах захоронили в драгоценной шкатулке и поместили на элегантный мраморный трон, на спинке которого была изображена сцена из подземного мира: Аид и Персефона мчатся на колеснице, чтобы забрать мертвецов[709]. Далее вверх по склону находились агора, святилище Евклеи и театр, недавно построенные и расположенные на той же линии, что и дворец, – все это было частью грандиозного замысла Филиппа: вступление старой столицы в новую эпоху, для чего требовалось место для собраний и осмотра окрестностей, для встреч со старыми друзьями или погружения в атмосферу праздника. В толпе собравшихся были македоняне, греки и представители других народов, многие надели соломенные шляпы, чтобы защититься от яркого октябрьского солнца, некоторые наверняка устраивали пикники в театре или рассматривали товары на выдвижных прилавках. Самые важные гости были приглашены на пир после свадьбы, но прежде им оставалось совершить последнее путешествие по городу.

Огромные размеры дворца и расположение над городом и окрестностями делали его очень заметным: он был в три раза больше Парфенона и покрыт толстым слоем ярко-белой штукатурки, которая, должно быть, блестела как стекло на полуденном солнце. Его массивное основание располагалось над театром, а балкон выходил на северную сторону, обеспечивая царским особам потрясающий вид на равнину Эматия, предгорья Пиерии, плавно изгибающиеся к востоку, и Термейский залив, мерцающий вдалеке. Гости входили с восточной стороны, которую спроектировали так, чтобы она производила сильное впечатление. Сейчас считается, что дворец был двухэтажным, с дорическими стоями по сторонам. Монументальный вход немного выступал из остального фасада и был обрамлен большими ионическими столбами-колоннами. Выше шел ряд полуколонн поменьше и чередующихся ложных окон, увенчанных треугольным фронтоном. Крыша здания была выложена терракотовой черепицей, края оканчивались антефиксами из пальметт, которые пронзали македонское небо; насыщенные красные и глубокие синие тона дополняли рельефные элементы фасада, оживляя белую лепную штукатурку. Архитектором мог быть Пифий, известный тем, что спроектировал великий мавзолей в Галикарнасе – одно из семи чудес Древнего мира[710].

Войдя во дворец, посетители следовали через вестибюли, напоминающие пещеры, и в последнем останавливались перед массивными македонскими дверями толщиной не менее фута. Открыв их, гости оказывались в квадрате света. Огромный перистиль – двор под открытым небом – был сердцем строения. В отличие от других перистилей, которые зачастую строили только для декора, этот использовали для больших собраний или размещения дополнительных гостей на царских пирах. Он был устроен аналогично дворам в аристократических домах, но здесь масштаб поистине поражал своей монументальностью. План базировался на строгих геометрических принципах – «очарование меры» чувствовалось в каждом уголке дворца.

Дворец в Эгах. Robertharding / Alamy Stock Photo

Одной из первых комнат, в которую попадали почетные гости, было круглое помещение – толос, – похожее на Филиппейон в Олимпии, расположенное между входом и внутренним двором. В надписях, найденных здесь, упоминается Геракл Патрос (Геракл, бог рода). Скорее всего, это было священное место с культовой статуей, посвященной знаменитому предку Аргеадов. Его расположение во дворце на важном перекрестке не было случайным; Филипп хотел, чтобы все вновь прибывшие помнили о происхождении царской семьи, о легендарных подвигах героя и сравнивали с ними деяния македонского царя, нового Геракла во плоти[711]. Эта комната, как и череда примыкающих к ней деловых помещений, была весьма нетипичной для античного дворца. Остальные, по-видимому, предполагались для одной-единственной цели: для развлечения.

Прогулявшись по внутреннему двору, посетители проходили один за другим несколько пиршественных залов. Лучшие из них были вымощены мозаикой из речной гальки и небольшими кусочками мрамора, а одной из самых ярких деталей стал цементный пол, окрашенный в красный и охристо-желтый. Стены комнат, судя по всему, также были ярких цветов. Жизнь во дворце представала не в черно-белых тонах, а в великолепных, иногда кричащих красках; вероятно, убранство дополняли картины, статуи, военные трофеи и шкуры убитых на охоте зверей. Те, кого приглашали на почетные ложа в пиршественных залах южного крыла, могли оценить простиравшиеся перед ними мозаики. На одной была изысканная цветочная композиция: центральная розетка окружена спиралевидными усиками, а по краям изображены четыре девушки с цветами. На другой мозаике было представлено, как Зевс в облике быка похищает деву Европу, в честь которой дали имя европейскому континенту. Эта сцена имела особое значение. Как известно, Феопомп заявил: «Европа никогда прежде не рождала такого мужа, как Филипп, сын Аминты»[712]. Накануне персидской кампании, когда Филиппа манили завоевания на новом континенте, он, возможно, стремился позиционировать себя как владыку Европы. Его дочь от Никесиполис назвали Фессалоникой в честь его победы в Фессалии, а дочь от юной жены Клеопатры-Эвридики – Европой[713]. Празднества были необыкновенными. Пиршественные залы наполнялись смехом, музыкой и танцами, запах жареного мяса витал в воздухе, слуги сновали туда-сюда из служебных помещений, примыкавших к главному зданию с западной стороны, опустошали горшки с мочой и следили, чтобы вино никогда не заканчивалось, в то время как царские пажи изо всех сил старались обслужить огромное количество гостей. Внутренний двор был заполнен множеством лож, ленты и свежесрезанные ветви зелени усиливали атмосферу праздника. Во дворце, в сердце нового мирового