Пожиратели тьмы. Токийский кошмар - Ричард Ллойд Пэрри

Когда море было спокойным, я рисковала выбраться на палубу и оглядеть синий простор неба и далекий горизонт, за которым лежало мое будущее. Мне казалось, что на таком корабле я могла бы отправиться куда угодно, в любую страну. С деньгами Гертруды я могла бы выйти замуж за дворянина или приобрести товары и открыть свою собственную лавку. Но я уже была замужем, и мой муж еще был жив, хоть он и покинул меня, а я его. И я ждала ребенка, если глаза Мектильды ее не подвели. Я должна продолжать свое путешествие в Сент-Эмильон, как и планировала, так как монастырь – это единственное убежище для женщины в моем положении.

Сойдя на берег в Кале, я шагала, как пьяная, на ослабевших ногах, отвыкнув от суши. У меня открылся рот, и широко раскрылись глаза, когда я увидела одновременно столько незнакомых мне вещей. Ни в каких книгах о зарубежных странах не описывались такие сцены, как та, что предстала передо мной. Грохот телег, груженных скрипящими клетками для животных и бочками с товарами, запах сырой рыбы и мяса, крики моряков и торговцев ошеломили меня. Я бы не больше поразилась, увидев многоголовых зверей, высоких эфиопов, черных, как ночь, или русалок, выброшенных приливом на песок.

Я чувствовала себя в безопасности среди этих шумных толп, но вскоре ко мне вернулся страх. Клавдий наверняка узнал о моем побеге и принял его за доказательство вины. Не был ли рабочий в доках, которому я заплатила за то, чтобы он вернул кобылу Лаэрту перед отплытием, шпионом Клавдия? Что, если Горацио видели вместе со мной и заставили сообщить о моем местонахождении? Или, если он отказался это сделать, его посадили в тюрьму в Эльсиноре, или, хуже того, убили? Что, если Клавдий обнаружил пропажу золота? Если Элнора заметила пропажу моих вещей, или Лаэрт доложил, что кто-то взял вещи отца, не усомнятся ли в моей смерти и не раскроют ли мой заговор? Я боялась, что каждый датский корабль, входящий в порт, может доставить стражников, которые меня схватят. Мои тревоги терзали меня подобно дурным снам, и это делало жизнь на суше еще более опасной, чем на море.

Поэтому я решила не терять зря времени и покинуть город. Но снова обнаружила, что приготовления к путешествию делать в реальной жизни труднее, чем описано в книгах. Бродя по извилистым улицам, я досадовала на недостаток опыта и на обычаи, которые не позволяли женщинам познакомиться с обходными путями в коммерции и общественной жизни. Я совсем не умела вести дела. Смелость покидала меня при виде конторы или лавки, в которой толпились мужчины, громко торговали и спорили друг с другом. В конце концов, мне удалось заложить кубок, принадлежавший отцу. Владелец понял, что я из Дании, но так как я говорила по-французски, то, полагаю, его попытка надуть меня не совсем удалась. Этот торговец направил меня к посреднику, который продал мне приличного коня. Я слишком легко согласилась заплатить за него назначенную цену, но мне не терпелось отправиться в путь.

Покинув Кале, я держалась оживленных дорог. Купцы и торговцы, направляющиеся по делам в Париж, обгоняли меня, они скакали галопом на гораздо лучших конях. Я часто оказывалась среди паломников, мужчин и женщин, богатых и скромных, говорящих на многих языках, подобно строителям Вавилонской башни. В такой компании никто не обращал внимания на мою странную речь. Мое мужское обличье также позволяло мне оставаться незамеченной. Оно давало мне возможность смотреть на всех окружающих меня людей; такое свободное поведение не разрешалось придворным дамам. В дороге и в гостиницах я изумлялась разнообразию рода человеческого, множеству людей со странными манерами, в чужеземных одеяниях, отличающихся друг от друга больше, чем пестрые цветы на всех лугах Дании. Я чувствовала себя мелким существом на обширном гобелене природы. Вскоре я перестала бояться, что меня схватят.

По дороге на меня никто не нападал, даже в тавернах и на постоялых дворах, где, благодаря моему мужскому наряду, я избежала похотливых приставаний мужчин. Тем не менее, как и все путешественники, я опасалась воров. Однажды ночью, в гостинице, я заподозрила одного, одноглазого мужчину, который старался быть незаметным, в том, что он посягает на мой кошелек. Мне не очень-то хотелось прибегать к кинжалу, поэтому я подружилась с одним подвыпившим монахом, достаточно могучим, чтобы служить мне защитой. Было вполне обычным, что несколько путешественников ночевали под одной крышей, но когда монах предложил разделить со мной постель, у меня вырвался вопль ужаса, который едва не выдал меня. Поэтому я провела бессонную ночь на полу и размышляла о том, что этот вечер стал бы хорошим сюжетом для одной из непристойных новелл из тех, которые так любила Гертруда.

Я не подумала о том, что путешествие сопряжено с таким количеством неудобств. У меня болели ноги и спина, так как я не привыкла долгие часы ехать верхом. Дни и ночи становились все холоднее, и утром моя одежда покрывалась инеем, а ноги немели. Я не умела разводить огонь без тлеющих углей, поэтому зависела от добрых паломников, которые позволяли мне согреться у их костров. Я промокала насквозь под дождем и дрожала, пока одежда не высохнет на мне. Мой конь покрылся грязью, а башмаки заскорузли от нее. Я не могла раздеться и поплавать в реке, даже постирать рубаху, опасаясь выдать свой настоящий пол. Однажды я дорого заплатила за корыто с водой и за крохотный номер на одного в гостинице, где смогла смыть с тела дорожную пыль.

Несмотря на отчаяние и грязь, слабое обещание надежды сияло передо мной подобно лучу солнечного света, пробивающегося сквозь полог леса. В дороге я впервые почувствовала, как во мне шевельнулся младенец. Мектильда не ошиблась. Во мне вспыхнула надежда, и я поверила, что Горацио удастся победить безумие Гамлета и помирить его с моим братом. Что Гамлет призовет Клавдия к ответу в суде лордов. Потом он восстановит достойное правление в Дании, вернет себе законную власть и станет всеми любимым королем. Гертруда освободится от страха перед Клавдием и примирится с сыном.

Поэтому, пока я месила грязь на дорогах, одна среди чужих людей, мои мысли неслись по пути, усыпанному примулами. Я представляла себе, что Гамлет пришел в себя и узнал от Горацио, что я жива. Он найдет меня, и снова начнет ухаживать, вымаливая мою любовь. Прощу ли я его? Какое задание заставлю совершить для этого? Когда он докажет, что достоин меня, я предъявлю ему ребенка и полюбуюсь его радостью. Я вернусь в Данию в качестве королевы, любимой Гамлетом и народом. Несмотря на свое жалкое положение и неуверенность в том, что ждет впереди, надежда в моей груди строила планы и рисовала будущее, такое же героическое и счастливое, как в тех сказках, которые я читала в книгах.

Проехав через Амьен, я свернула со столбовой дороги и два дня путешествовала в одиночестве. Или больше? Меня вдруг одолела лихорадка, одновременно бросало то в жар, то в холод. Я была, как в тумане; мысли разлетались, как сухие листья. Мой конь сошел с дороги, и я не сумела вернуть его обратно. Затем я попыталась найти свою карту и обнаружила, что потеряла ее. В отчаянии я пыталась кричать, но мой крик поглощала поросшая мхом почва, и его никто не слышал. Сделав себе ложе из сухих листьев, я зарылась в них и спала до тех пор, пока тревожные сновидения снова не разбудили меня. Я взобралась на коня, решив опять поискать дорогу. Как Лаэрт тогда нашел этот монастырь? Казалось, он исчез в лесах, словно заколдованный. Я спустилась вниз с холма, надеясь выехать к реке, которая приведет меня к деревне, где я смогу спросить дорогу. Но меня опять одолело забытье. Надежда и здоровье покинули меня. Я вырвала страницу из своего молитвенника и написала по-французски, дрожащей рукой: «Если ты христианин, пожалуйста, помоги этому несчастному путешественнику добраться до цели – до монастыря Сент-Эмильон, и пусть содержимое этого кошелька послужит платой за убежище в нем». Я подписала эту записку «Филипп Лей» и сунула ее в кошелек, молясь, чтобы ее нашли, и чтобы она пробудила совесть в возможных грабителях.