Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек

— Совсем как новая! — с удовлетворением воскликнул виолончелист. — И кроме того, предлагаю тебе испробовать на твоем смычке канифоль, которой пользуюсь я. Ты сразу заметишь разницу!

Пока Грегорио натирал смычок кусочком канифоли, которую дал ему итальянец, тот развлекался, наигрывая на виолончели нехитрую мелодию, привлекшую внимание мальчика.

— Что это? Китайская музыка, да?

Итальянец ответил не сразу и, будто пытаясь разжечь любопытство Грегорио, продолжал молча скользить пальцами по грифу. Наконец он произнес:

— Японская. Пьеса называется «Сакура». Это очень древняя мелодия. Я выучил ее в Осаке, когда был маленький. Тебе нравится?

— Да. Хотя она немного грустная.

— Вообще-то она не должна быть грустной, потому что это песня о весне и цветении вишен.

— Но она грустная.

— Это потому что японский пентатонический звукоряд отличен от китайского. Ты никогда не обращал внимания на то, что любая китайская музыка звучит весело, а японская — грустно?

Виолончелист сыграл китайскую мелодию, основанную на мажорном пентатоническом звукоряде; она, разумеется, прозвучала весело и даже немного комично. Затем он вернулся к «Сакуре», звучавшей словно похоронный марш, особенно по сравнению с предшествующей мелодией.

— Ты японец? — неожиданно спросил Грегорио.

Его слова вызвали взрыв смеха у Рескальо. Последний, поднеся к лицу руки, растянул себе уголки глаз, чтобы походить на уроженца Востока:

— Конечно. Посмотри на меня.

— Этот вопрос не кажется мне таким уж странным, — ответил мальчик, немного огорченный выходкой Рескальо. — Ты мог родиться в Японии от родителей-европейцев и быть японцем по рождению.

— Ты прав, Грегорио, прости, я просто пошутил. Так могло бы быть, но это не так. Я родился в Лукке, как Боккерини, но вскоре моего отца, который был большой шишкой в «Алиталии», послали в Токио, и я провел там все свое детство. У меня до сих пор остались там друзья, в том числе итальянцы, и я бываю там почти каждый год.

— Что будем играть? — Мальчик уже закончил натирать смычок канифолью и ерзал от нетерпения на стуле, как скаковая лошадь перед тем, как поднимут дверцу бокса. — Ты мне сказал, что у тебя есть для меня сюрприз!

— Проклятье! — воскликнул с досадой виолончелист, покопавшись перед этим в футляре виолончели. — Я думал, что захватил ноты, но их там нет. Должно быть, я выложил их на днях, чтобы уместить концерт Элгара. Не важно! У тебя великолепный слух, и ты схватишь мелодию в одну секунду.

Грегорио сгорал от любопытства, но это не помешало ему надуться как индюк от похвалы, отпущенной в его адрес собеседником.

— Посмотрим, знаком ли ты вот с этим, — наконец сказал итальянец.

И заиграл пиццикато, настойчивую и ритмичную мелодию в размере три четверти в верхнем регистре виолончели:

Па-па-ПАМ-ПАМ/па-па-ПАМ-ПАМ/па-па-ПАМ-ПАМ,

и на втором такте понял, что мальчик знает эту песню.

— «Хозяин морей. На краю земли»! — с энтузиазмом воскликнул он.

Пассакалья из саундтрека к фильму «Хозяин морей. На краю земли» была предпоследней частью знаменитого квинтета Боккерини, известного под названием «Квинтетино», маленький квинтет. Теперь же эта мелодия получила всемирную известность благодаря кинематографической версии романа «На краю земли».

— Так, значит, ты видел фильм?

— Ну конечно. Но если это квинтет, то как его могли играть двое — капитан и врач?

— Разве ты только что не играл песню «Битлз»? А ведь они были квартетом.

— Это совсем другое дело. Поп-музыка.

— Поп-музыка? А что такое поп-музыка? — весело спросил Рескальо.

Мальчик хотел ответить, но итальянец не предоставил ему этой возможности.

— Поп-музыки не существует, Грегорио! Как и классической музыки. Есть музыка плохая и хорошая, и все. И та и другая сделаны из одного и того же материала, и называть ее так или иначе мы можем лишь в зависимости от того, как сделана эта музыка, а не от того, на каких инструментах ее исполняют. Если мы играем Баха на синтезаторе, то это поп-музыка, а если мы перелагаем песню «Битлз» для квартета струнных, это классика. Так что оставим эти глупости.

Он говорил со смесью досады и раздражения, как будто много раз отстаивал эту позицию и уже устал проповедовать в пустыне. Грегорио слушал его как зачарованный.

— Возьмем, к примеру, эту пассакалью Боккерини. Знаешь, что это такое?

— Остинато.[16]

— Прекрасно, остинато. Вижу, что в училище вы не теряете времени зря. Пьеса Боккерини — это действительно остинато: басовая партия многократно повторяется в периодах из четырех тактов на протяжении уж не знаю скольких минут, созвучия так же просты, как в самых банальных произведениях поп-музыки: тоника, субдоминанта, доминанта, тоника. Согласен?

Мальчик кивнул головой, хотя и сдержанно, потому что пока не понимал, куда клонит итальянец.

— Существуют десятки поп- и рок-тем, сделанных точно так же. Помнишь «Smoke on the Water»?[17]

Держа виолончель, как гитару, Рескальо стал наигрывать неповторимую басовую тему группы «Deep Purple». Однако на этот раз по выражению лица мальчика было ясно: он не знает этой мелодии, и это заставило его собеседника схватиться за голову.

— Ты не знаешь «Smoke on the Water»? Возможно, это самая известная тема в тяжелом роке. Она построена точно так же, как пассакалья Боккерини: остинато, в данном случае басовая тема, которую я только что тебе сыграл, сменяется мелодией, которую ведет вокалист. Правда, рокеры называют остинато риффом,[18]но это абсолютно одно и то же. Басовая тема и мелодия, Грегорио, тогда зачем нужны четверо или пятеро музыкантов, чтобы играть два голоса? Капитана и врача вполне достаточно. А теперь попробуем это сыграть.

Грегорио меньше чем за полминуты выучил последовательность аккордов, с помощью которых он должен был аккомпанировать Рескальо, и, как только они трижды повторили остинато, итальянец с изяществом и напором сыграл мелодию из «Квинтетино». Вернувшись к остинато, по-прежнему перебирая струны, Рескальо произнес, немного повысив голос, чтобы Грегорио мог его слышать:

— А теперь возьмешься вести мелодию?

К его удивлению, мальчик не раздумывая повторил сложную мелодию Боккерини, сдобрив ее синкопами, триолями и форшлагами, и, хотя его исполнение не было абсолютно точным, он справлялся со всеми трудностями, словно читал партитуру с листа, а не играл ее на память. Рескальо не верил своим ушам: