Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек

«— Я по горло сыт этим ничтожеством!

— Он не ничтожество, Жоан, просто некоторые артисты не хотят с тобой играть. Ты должен понимать, что, если Миша Майский, Марта Аргерих или, наконец, Ане, царство ей небесное, говорят нам, что хотят выступать в Национальном концертном зале, но предпочли бы другого дирижера, мы не можем ответить отказом.

— Разумеется, можете, другое дело, что не хотите.

— Клянусь, я всегда стою за тебя горой. Можешь спросить у Мансано.

— У какого Мансано?

— Директора Королевского театра. Разве он не твой друг?

— Друг, но при чем здесь он?

— Так как вы с ним друзья, он может подтвердить, что я несколько месяцев уговаривал Ане, чтобы концертом дирижировал ты.

— И Ане Ларрасабаль сказала, что предпочитает эту мумию Агостини? Никогда не поверю!

— Смотри, если ты так настаиваешь, вот передо мной электронное письмо, которое прислала мне Кармен Гарральде, представляющая интересы Ане. Хочешь, чтобы я его прочел?

— Перешли его мне.

— А вот этого я никогда не сделаю, я тебя прекрасно знаю, ты втянешь меня в какую-нибудь склоку.

— В какую склоку? Ведь Ане мертва.

— Послушай, вот оно: „Дорогой Альфонсо, несмотря на твое вполне понятное желание, чтобы концертом Паганини дирижировал руководитель Национального оркестра Испании, Ане считает, что сеньор Льедо не тот дирижер, который должен стоять на подиуме во время ее второго выступления в Мадриде. Хотя мы уже несколько лет не имели возможности слушать его вживую, диск, который он записал на прошлое Рождество для „Эмми“, заставил бы покраснеть даже Вальтера Легге: писклявые сопрано выводят слащавые рулады, на духовых как будто играют диабетики, псевдоэротичные скрипки пиликают мелодии Баха, как и не снилось Луису Кобосу или Пласидо Доминго в наихудшем исполнении „О sole mio“.[14]Гимны и снова гимны, якобы религиозные, но по манере исполнения ужасающе греховные. Все это так далеко от артистической безупречности, к которой стремится Ане Ларрасабаль, что объединить этих двух музыкантов в концерте Паганини было бы не просто неблагоразумно, но смерти подобно. Оставим в стороне укоренившуюся привычку сеньора Льедо, жертвами которой стали многие европейские музыканты, обращаться с исполнителями так, словно они малолетние преступники из исправительной колонии“.

— Замечательная женщина. Но смотри-ка, чем все закончилось. Я всегда говорю: „Не все коту масленица, придет и великий пост“.

— Ради бога, Жоан! Не смей так шутить!»

Вильянуэва остановил запись, и они оба с комиссаром Гальдоном посмотрели на Пердомо, чтобы узнать его реакцию. Тот недоверчиво покачал головой.

— Ну ка-а-ак? — торжествующе воскликнул Гальдон, растягивая «а», чтобы подчеркнуть, как он доволен.

Пердомо не мог скрыть своего негодования.

— Какой лицемер! Всего два часа назад он пел хвалу Ане Ларрасабаль. Если не возражаешь, я попрошу Льедо дать повторные показания, но на этот раз здесь, в УДЕВ.

— Нет, — остановил его Гальдон. — Он может подумать, что мы его подозреваем. Пусть пока погуляет. Посмотрим, занервничает ли он, узнав, что мы не поддались на уловку с арабским дьяволом. Его телефон у нас на прослушивании, так что в этом смысле он у нас под контролем.

Вспышка молнии, осветившая кабинет комиссара, послужила свидетельством того, что северо-восточный ветер принес грозу. Послышались раскаты грома, такие оглушительные, что все трое непроизвольно бросились к окну, чтобы убедиться, что молния не ударила в большой двор полицейского комплекса.

Менее чем в километре от полицейского комплекса Арсен Люпо и Наталия де Франсиско укрылись под навесом автобусной остановки, дожидаясь окончания ливня, тяжелые капли которого под ураганным ветром превратились в крошечные метательные снаряды. Чтобы скоротать время, они закурили. Казалось, встреча с инспектором Пердомо произвела на них благоприятное впечатление.

— Все было очень хорошо, — с воодушевлением воскликнул Люпо, — не считая боли в глазу, которая терзает меня с самого утра.

— Снаружи ничего не заметно, Арсен. Но кто знает? Может, у тебя синусит. Когда вернешься в Париж, покажись офтальмологу.

Наталия хотела рассказать французу о зловещих результатах своего эксперимента в ресторане с двумя каплями оливкового масла, но передумала, вспомнив, что ее друг менее чем через сутки уедет из города. Она, как радушная хозяйка, должна позаботиться о том, чтобы ничем не омрачить его пребывание в Мадриде.

— Смотри, небо уже проясняется, — сказала Наталия, выходя из-под навеса. Но внезапный порыв ветра и струи дождя, бессовестно хлестнувшие ее по лицу, убедили ее в том, что еще рано праздновать победу.

Люпо рассмеялся, увидев изумленное лицо своей подруги — оплеуха, полученная от ветра, застала ее врасплох, — но из чувства солидарности тоже решил покинуть убежище и, взяв Наталию за руку, зашагал по улице по направлению к машине.

Большинство прохожих, шедших им навстречу, прикидывали, закрыть им зонты или из предосторожности остаться под ними — хотя водяные потоки, обрушивавшиеся с неба, почти иссякли, ветер свирепствовал с прежней силой.

Метрах в пятидесяти от них Наталия заметила монаха-августинца в характерной черной рясе своего ордена, сражавшегося посреди тротуара с огромным зонтом цвета воронова крыла. Из-за предательского порыва ветра его спицы выгнулись наружу. Сцена была так живописна, что Наталия и Люпо, собиравшиеся перейти улицу, задержались на несколько секунд, чтобы дождаться развязки поединка между монахом и зонтом. Как раз в тот момент, когда августинцу удалось наконец-то справиться с противником, внезапный шквал вырвал зонт у него из рук и погнал по тротуару. Еще через несколько секунд боковой залп ветра швырнул зонт на кирпичную стену какой-то школы с такой силой, что пятнадцатисантиметровый стальной наконечник, сверкавший, словно лезвие мачете, с силой врезался в нее, высекая искры.

Казалось, зонт вдруг обрел собственную жизнь. Внезапно он отскочил от стены. Увидев, что он движется прямо к ним, а августинец знаками просит о помощи, Наталия, бросив вызов ветру, кинулась к беглецу, чтобы схватить его при встрече, как строптивую собаку, не желающую надевать ошейник. Вдруг зонт ни с того ни с сего остановился и ровно в ту секунду, когда Наталия приготовилась ухватить его за ручку, взвился в воздух. Перелетев через нее, он с дьявольской силой врезался в лицо Люпо, пронзив стальным наконечником его правый глаз.

Прежде чем отправиться в Виторию, Пердомо зашел в колледж, где учился Грегорио, чтобы предупредить, что едет в срочную командировку и сыну придется ночевать одному. Занятия кончались в пять, и колледж находился так близко, что мальчик мог вернуться домой пешком, единственной проблемой оставался ужин.