Взрослая жизнь для начинающих - Виктория Рутледж

Тот посмотрел на него страдальческим взглядом, и Ангус почувствовал, что Джим по-черепашьи прячется в свой панцирь. Этот невероятный фокус он освоил еще лет в девять. Джим Уотерз, человек-телескоп. Ангус вздохнул. Иногда он думал, что если бы не Айона, то и он сейчас мог бы быть таким же. Он все же надеялся, что этого бы не произошло. Действительно надеялся.

— Хм, не думаю… — пытался выкарабкаться Джим. — Мне бы просто не хотелось, понимаешь, испортить отношения с Тамарой, пока мы занимаемся организацией паба и все такое. То есть нам понадобится, чтобы все помогали, а это может быть так непросто, правда, и мне бы так не хотелось терять такого друга, как она, в такой важный момент, и…

— Джим, скажи себе честно, насколько ты можешь считать Тамару своим другом, на самом-то деле?

Джим не ответил. Лицо его покраснело от неловкости, и выглядел он примерно на двадцать лет младше, чем человек, которому следовало бы носить такой костюм.

Ангус не дал себе довести дело до логического конца, как он привык делать на работе, сталкиваясь с несговорчивым клиентом. Это не принесло бы ему никакого удовольствия, и вообще он затронул этот вопрос только потому, что Джим еще со школы был его самым лучшим другом и Ангус считал своим долгом выручить его из беды. Нет, помочь ему самому выбраться из беды. Инстинкт говорил Ангусу, что надо рассказать Джиму об увлечении Тамары Недом и посоветовать ему найти вместо нее более уравновешенную и гармоничную личность, но он слишком хорошо знал Джима и понимал, что есть вещи, в которые тот не поверит до тех пор, пока наконец не обнаружит их сам. Упрямый, черт подери.

Он снова сел и понизил голос.

— Ты не хочешь, чтобы Тамара была тебе другом, ты хочешь… хм… — Ангус не смог подобрать подходящее слово, решил не продолжать начатую фразу и сказать по-другому: — Это же совершенно другое. Для того, чтобы завязать романтические отношения, совершенно не обязательно быть друзьями. А Тамара не… — Он вспомнил об Айоне и прикусил язык, не давая себе сказать какую-нибудь гадость по поводу того, какие у Тамары представления о дружбе.

Он посмотрел на Джима и увидел, что тот не отрываясь смотрит на него. Что это за мука.

— Джим, — осторожно сказал Ангус (почему мы всегда обращаемся по имени, когда хотим выиграть время, и почему это всегда предвещает плохие новости?), — если ты действительно хочешь, чтобы у тебя что-то получилось с Тамарой, то тебе просто нужно начать что-то делать, или хотя бы что-то сказать. Может быть, она никогда не думала о тебе в таком смысле, как раз из-за того, что ты сказал насчет дружбы… — Сейчас он пытался хоть за что-то ухватиться, как утопающий за соломинку. Если все знаки кажутся настолько угрожающими, то вроде бы очевидно, что не стоит попадать в такую историю? И если в нее так сложно попасть, то не говорит ли это о том, каково будет из нее выпутываться?

— Мы все взрослые люди, — неуклюже завершил он свою речь. — Тебе нужно разобраться с этим и двигаться дальше.

Ангус понял, видя, как помрачнел Джим, что из его слов был вполне понятен исход этой истории.

Он открыл было рот, чтобы как-то поправить дело, понял, что либо ему больше нечего сказать, либо это будет считаться дачей ложных показаний, но тут, практически мгновенно, явное огорчение на лице Джима сменилось выражением обиженного смирения. Ангусу так и хотелось хорошенько на него наорать. Джим не всегда таким был. Когда они учились в школе, он был таким же милым и послушным, если не считать бега по пересеченной местности. Ни грязь, ни мозоли, однажды даже и сломанное ребро не могли помешать Джиму достичь финишной ленты. Кто-то называл это героизмом. Ангус считал его чокнутым. Но потом, когда Джиму было семнадцать с небольшим, он ввязался в какую-то страшную историю — секретная лаборатория, освежители дыхания с особыми добавками, замшевые ботинки, — и после этого он превратился в самого приятного парня в мире. И это было так замечательно, когда приятелям надо было его познакомить со своими родителями, но отнюдь не стало его тайным оружием в непростом мире работы с недвижимостью.

Или в общении с женщинами.

— Ну так что, Брайан, да? Нам столько надо с ним обсудить, — сказал Джим. В его голосе еще слегка слышалось оскорбленное самолюбие. — Лучше пойти к нему вместе и держаться единым фронтом.

Ангус мысленно пнул самого себя и поклялся задержаться на работе на полчаса подольше, в наказание за то, что так плохо справился со своей миссией.

— Отлично. — Он положил нижнюю часть счета в бумажник и сделал в своем блокноте краткую запись о том, что на блюдечках, на которых приносят счет, стоит класть миндальное печенье. Или хорошую мятную конфету.

Неду лучше знать.

— Хорошо, — ответил Джим, придерживая открытую дверь. — Я тебе позвоню.

Мэри занималась тем же, что и каждый раз, когда ей начинало казаться, что жизнью ее управляет какая-то невидимая рука, как будто с помощью пульта дистанционного управления: она отправилась домой и стала делать сливочную помадку.

Для таких экстренных случаев у нее в шкафу всегда имелась банка сгущенного молока, — припрятана за полиэтиленовыми пакетами со специями. Пакеты были без этикеток и из них все потихоньку высыпалось, — специи в порыве энтузиазма покупал Крис на рынке в Тутинге, и потом они только пачкали покрытые жаростойким пластиком кухонные полки, оставляя пахучие пятна, похожие на краску. Если ситуация была действительно серьезной, Мэри могла съесть ложкой целую банку, при этом она погружалась в страдания, близкие к состоянию транса. Вначале она отрывала от банки этикетку, чтобы не видеть данных о пищевой ценности продукта, а потом, если была способна еще чуть-чуть продержаться, варила ее сорок минут, — сгущенка становилась густой, Мэри садилась, брала самую маленькую ложечку, которую удавалось найти, и облизывала ее, включив «Реквием» Верди.

Мэри бросила сумку, с которой пришла из школы, сбросила шапку, пальто и шарф и оставила их кучей валяться у дверей. Чем больше она об этом думала, тем лучше понимала, что в отсутствие Айоны ее лучшей подругой была сгущенка. Мэри небрежно провела рукой по волосам, взъерошив локоны, которые примялись, пока она ехала домой на автобусе в меховой шапке. Сегодня в школе выдался трудный день, и она понимала, что вечером все будет еще хуже, потому что тот, кто был причиной ее тревоги, из-за кого она была так раздражительна с учениками, сейчас уже едет на автобусе с работы. Спасти ее могло лишь сгущенное молоко. Спасти, помешав пойти в китайский ресторан и накупить огромное количество готовых блюд навынос.

Как это несправедливо по отношению к детям, быть такой сварливой, — думала она, хлопая дверцами скверного шкафа, стоявшего на этой кухне еще с семидесятых годов, в поисках ингредиентов для помадки. — Как это ужасно — уходить в школу все раньше и раньше, только чтобы избежать разговоров за завтраком, хотя бы потому, что Крис делал то же самое, а в результате они неловко сталкивались на кухне в полвосьмого, хватали тосты, не успевая даже намазать их маслом, и подгнившие бананы, причем каждый суматошно пытался уйти первым. А еще это было тяжко, потому что провести в школе восемь часов — это уже слишком. Мэри нравилась учительская работа. До определенной степени. А именно — до того момента, когда у нее начинала ехать крыша от этих маленьких детей и от дырок, остающихся на месте их молочных зубов.