Взрослая жизнь для начинающих - Виктория Рутледж

«Какая философия, — подумала Мэри, потянувшись к лежавшей на диване, рядом с Крисом, открытой пачке шоколадного печенья, благоприятного для пищеварения. — Надо рассказать Айоне, что мне в голову снова стали приходить взрослые мысли».

В тот самый момент, когда она уже ухватила печенье, из-за газеты показалась рука и шлепнула ее по пальцам. Мэри виновато поняла, что чуть было машинально не взяла три печенюшки сразу.

— Ты чего, а?!

— Сама же сказала — ты слишком жирная.

— Не может быть, я этого не говорила.

У Мэри на глаза навернулись слезы — ее ранили не слова, а тот тон, которым они были сказаны. Когда-то он мог бы такое сказать в шутку и потом незаметно запустил бы свои длинные пальцы между пуговиц ее рубашки и стал бы щекотать ее мягкий животик, а она бы хихикала. Еще полгода назад он сказал бы это злобно, грубо пытаясь ответить на ее остроумные уколы. А теперь он просто это объективно констатирует. Таким тоном исправляют ошибки в английском языке. И слово «жирная» не было намеренно грубым. Оно было откровенным.

«Ведь он относится ко мне даже не как к сестре, — горько размышляла она. — Сейчас мы как будто сводные брат и сестра, которых только что познакомили».

— Говорила. Как бы то ни было, это мое печенье. «Фертрейд».

— Неужели? — сказала Мэри и стиснула зубы. Это была классическая провокация, но она пропустила ее мимо ушей и постаралась не сорваться. Наверное, слишком часто упускала она возможности поговорить с ним, перебивая его острым словцом, так что сейчас всякий разговор был доказательством того, что все еще поправимо. Не в ее правилах было сдаваться. Кроме того, в последнее время ей не попадались в журналах статьи на тему «Что делать, когда разваливается твоя семья». Нельзя же просто взять советы из статьи «Пусть твои объятия снова станут жаркими» и помножить все на десять.

— Может, нам стоит и здесь покрасить стены, — бодро предложила она. — Мы сможем добиться, чтобы Мейзи это оплатила. Видит Бог, она достаточно получила с нас денег, а ремонт так все четыре года и не почесалась сделать. Мы можем все сделать сами. Как ты думаешь — может быть, в яркий-яркий желтый, чтобы стало солнечно? Или, — она пробежала глазами по комнате, перебирая менее средиземноморские варианты, которые могли бы больше понравиться Крису, — или в бледно-голубой? Я где-то читала, что это умиротворяет. Сейчас и классы часто красят в голубой цвет. Считается, что он успокаивает.

Крис что-то уклончиво проворчал.

«Иисусе, Боже Всемогущий, как же это тяжко, — думала Мэри, кусая губы. — И неудивительно, что некоторые решают выступить на общегосударственном телеканале и признаться своим партнерам в том, что они на самом деле транссексуалы и совершают насилие над животными, — так они по крайней мере обеспечивают безраздельное внимание к себе на целых десять минут».

— Квартира небольшая, много времени не потребуется, — продолжала она. Мэри когда-то помогала Айоне красить стены в их квартире, после того как Ангус снес стену между кухней и гостиной. А здесь площадь стен была вполовину меньше, и их нужно было только покрасить. — Для начала хорошо бы избавиться от этих психоделических настенных рисунков в спальне. Две стены сделать лимонно-желтыми, чтобы наполнить комнату солнцем, а другие две — бледно-кремовыми, чтобы она казалась попросторнее…

— Ради Бога, неужели каждый раз надо к этому возвращаться, — сказал Крис. С важным видом он отложил газету, как будто из-за нее ему пришлось оторваться от крайне важных материалов, касающихся политических лидеров, хотя было ясно видно, что читал он в тот момент футбольную страничку. — Ты должна радоваться, что мы живем в Лондоне. Ты должна радоваться, что у нас даже есть дом. В Евросоюзе у многих людей домов нет.

— Нет, потому что у них это называется Hauser, или maisons, или casas, правда?

— Нет, они живут на улице и просят милостыню.

«Ну сколько можно так отравлять мне жизнь, — взвыла про себя Мэри. — Даже если тебе это доставляет удовольствие, неужели ты совсем не чувствуешь, что со мной творится!»

Она попыталась дышать глубже, но сердце бешено колотилось, кровь стучала в запястьях. И это было бы полностью в его стиле — довести меня до смерти от нервного напряжения, а потом забрать все мои вещи, и даже не придется выбрасывать в канаву орудие убийства. Если бы пришла полиция, то он, уходя, возможно, указал бы на стоявшие в холодильнике крем-брюле и лазанью, отнюдь не диетическую, и сказал бы полицейским, что он ее предостерегал. Он просто констатировал очевидное.

— Господи, с тобой так сложно разговаривать!

Крис бросил газету на пол и встал. В коленях у него что-то щелкнуло.

«Хорошо, — подумала Мэри, — теперь ему придется решать проблему того, куда можно было бы по-настоящему убежать и скрыться в пределах квартиры, по размеру напоминающей средний гостиничный номер с ванной».

— Но я, может быть, не хочу разговаривать! — прошипел он, брызжа слюной. — Может быть, у меня был трудный день на работе и мне меньше всего сейчас хотелось бы слушать, как ты снова ворчишь по поводу состояния нашей квартиры! Боже, Мэри, не слезла бы ты с моего чемодана?

— С чего, прости? — Мэри воздела руки с выражением озадаченности. За озадаченностью чувствовался значительный сарказм. — С твоего чемодана? Я не заметила, что я на нем. Я даже не знала, что у тебя таковой имеется…

На Криса последняя реплика никак не подействовала, так как он предпочел устремить взор в окно — это было единственным ходом, позволяющим сохранять собственное достоинство. Теперь у Мэри были достаточные основания свободно располагаться на диване, и она решила это отметить, сняв туфли и закинув ноги на мебельные подушки. Но сердце у нее все так же бешено колотилось.

Пока они еще разговаривают друг с другом, все нормально. Даже вот такие перебранки лучше, чем долгое молчание, которое часто прокрадывалось в последнее время в их дом. Айона всегда утверждала, что долгое молчание — тоже вещь вполне приемлемая, и даже пригласила ее навестить их в Брикстоне, где они с Ангусом молчали регулярно и подолгу (в воскресенье утром, читая газеты, за просмотром программы «Верхняя передача», субботним утром за завтраком, страдая от похмелья), но Мэри знала, что при таком долгом молчании все еще можно чувствовать себя тепло и уютно, поскольку разговаривать просто не требуется — ты знаешь, что человек рядом с тобой находит тебя милым и привлекательным даже тогда, когда ты не стараешься его развлекать. А то долгое молчание, которому предавались они с Крисом, напоминало тишину в тюремной камере, где отбывают наказание вспыльчивый маньяк-душитель и маньяк-отравитель, который храпит и грызет ногти на ногах.

— Не старайся быть остроумной, Мэри, я не в настроении.

— Ну, в этом предложении я могу найти сразу две преднамеренных ошибки, — выпалила Мэри, не успев прикусить язычок. — Во-первых, мне не нужно стараться быть остроумной, а во-вторых, ты, похоже, клинически не способен быть в настроении. Другая женщина могла бы подумать, что тебя как-то прооперировали и лишили способности испытывать радость и удовольствие. Сделали вазэктомию тех участков мозга, которые отвечают за хорошее настроение.