Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

– Турки непременно будут сами атаковать, надо их опрокидывать и батарею брать на плечах бегущих, иначе не выйдет. От нашей позиции девятьсот шагов. Если расстояние располовинить, перестреляю канониров как куропаток. Возьму два батальона: один пусть впереди пехоту держит, другой – через головы по артиллерии палит. Она же на холме. Как сделаю – общая атака. И непременно трехфунтовки в линию, на ближней дистанции они сильнее тяжелых. Скорострельность-то у них впятеро выше.

– А если твоих – как куропаток? Полторы сотни пушек! Не боишься? Или, как выйдешь за рогатки, в чистом поле кавалерией атакуют?

– Вчера что ж не атаковали?

– Вчера у тебя гвардия за спиной стояла!

– А нынче что, откажется стать?

– Хм? В точку, полковник! Ведь побьем турок, честное слово!

В непроницаемых обычно глазах князя блеснуло веселье. Идея выглядела дерзкой, рискованной, однако совершенно исполнимой. Были трудные моменты: стремительный выход в атаку из-за рогаток, затрудняющих подобные маневры, и взаимная согласованность линий пехоты. Малейшая погрешность могла все испортить. Самая уязвимая часть плана заключалась в расчете на предполагаемую ошибку турок: им вовсе не требовалось атаковать, достаточно было возвести полевые укрепления и засесть в обороне, ожидая ответных шагов русских, любой из которых вел к гибели. Но на меня снизошло понимание. Даже лучших военачальников иногда посещает чрезмерная самонадеянность: до Полтавы – Карла, после Полтавы – Петра, теперь была очередь Мехмед-паши. Мог ли он питать уважение к трусливым гяурам, обратившимся в бегство, еще не видя его армии? Почему не сокрушить их могучим ударом? Прятаться за укреплениями недостойно слуги султана! Он уронил бы себя в глазах всего турецкого войска, действуя оборонительно.

Атака янычар была сильна. Масса пехоты, глубины необъятной, накатывалась на нас с неумолимостью стихийной силы, с криками «Аллах!», ружейными выстрелами и нестерпимым солнечным блеском на клинках ятаганов. Я подоспел в первую линию как раз вовремя, чтобы распорядиться огнем своего батальона. Казалось, пули действуют на чудовищную толпу не больше, чем пчелиные жала на медведя, только разжигая ярость. Не ведаю, бился весь янычарский корпус или часть его оставалась в резерве, – больше похоже, что весь. С высоты седла было видно: турки, вздумай они построиться на европейский лад, образовали бы тридцать или сорок шеренг, не меньше. Смерть нескольких тысяч в первых рядах не могла иметь никакого действия на тех, кто сзади, – если, конечно, там не толпились отъявленные трусы, которых вряд ли встретишь в отборных войсках.

Отстрелявшись, егеря вышли за строй: ближние дистанции принадлежат фузилерам. Враг атаковал с фурией необыкновенной и непременно прорвал бы линию, не будь перед нею рогаток. Мушкетные залпы в упор поражали янычар, лезущих через острые колья; множество трупов повисло на них, словно тела казненных преступников. Наконец тысячеголовое чудище почувствовало боль и отползло назад. Несколько сот турок залегли в высохшей промоине шагах в пятидесяти от наших позиций, куда из-за рельефа не доставал огонь. Генерал-фельдмаршал, собственной персоной руководивший отражением атаки, приказал роте гренадер забросать их ручными гранатами. С его позволения я повторил испробованный в Белой Церкви прием, выведя своих солдат за рогатки: когда янычары поднялись, их просто смели меткие залпы.

Как только турки отступили, государь созвал генералов в свою палатку на военный совет. Я не был вхож по чину в избранный круг, но Голицын вызвал меня из линии и взял с собою. Его Величество был мрачен и раздражен и мучим судорогой больше обычного: видно, что ночь прошла для него бессонно. Весь разговор вращался вокруг способов вырваться из окружения. Генерал-фельдмаршал решительно высказался за атаку. Князь Михаил Михайлович воспользовался подходящим моментом, чтобы предложить наш план – скорее даже свой, ибо рука мастера так прошлась по моим черновым наброскам, что главное место теперь отводилось гвардии, егерям надлежало только подготовить ее атаку. Тем не менее князь, будучи крайне щепетилен в вопросах чести, указал изначальную принадлежность замысла.

Тяжелый испытующий взор царя остановился на мне:

– Правда сможешь с середины поля сбить канониров?

– Смогу. Не всех, но больше половины. Солдаты в такой стрельбе экзерцированы.

– А прямо с нашей позиции, из-за рогаток? Ты в Преображенском на восемьсот шагов попадал.

– Раз из пятнадцати, в бою меньше будет. Зарядов не хватит, государь. По расчету – недостаточно.

Можно было заметить, что Петра терзают сомнения. Одинокая линия стрелков между армиями казалась чрезвычайно уязвимой.

– А долго ли ты выстоишь под артиллерийским огнем? Уверен, что турки не истребят твои батальоны раньше?

– Не смогут так быстро. Сначала нас прикроет от пушек турецкая пехота. Когда первая линия оттеснит ее дальше, а егеря остановятся, трех минут на стрельбу довольно станет. Переменить прицел и пристреляться канонирам не успеть. Картечь на этой дистанции мало опасна. Да и не ждут они от пехоты такого подвоха, это главное!

– Смотри! Твой расчет – твой и ответ, коли ошибся.

– Разумеется, Ваше Величество. Как же иначе?!

Еще немного споров по диспозиции, и можно отдавать приказы нижестоящим офицерам. Я тщательнейшим образом объяснил всем, до поручиков включительно, смысл и значение каждого шага. Слишком многое зависело от правильности их действий.

Сменили позиции наши трехфунтовые пушки. Семеновский и Преображенский полки вступили в первую линию. Чуть не вся армия с завистью принюхивалась поутру к их котлам, теперь рослые краснорожие гвардейцы готовились с лихвой отслужить свой сытый кусок. Ингерманландцы, астраханцы, еще несколько полков, кои сравнительно способны к бою; гренадерские роты, охотницкие команды из казаков, как перед штурмом крепости… Всё замерло в ожидании. Судьба государства стояла на кону. На вражеских позициях кипели земляные работы, пройдет день – и они станут неприступными для поредевшей и измученной русской армии. Военный совет постановил ждать до полудня – потом атаковать, не дожидаясь турок, хотя все понимали, что такой способ действий имеет еще менее шансов на успех и может обернуться бесплодным закланием лучших полков наших.

Время шло, а враги ограничивались обстрелом. Что, если они сделали правильный вывод из утренней неудачи? Ближе к полудню бесформенная масса войск, маячившая против левого фланга, двинулась в нашу сторону, канонада ослабла: неприятельские пушки прекратили огонь, дабы не попасть по своим.

Невозможно предугадать ход сражения во всех деталях. Слишком тонкими нитками шитый план сразу начал рваться на части, заставляя латать прорехи как попало. Легко говорить, что надо опрокинуть врага: его натиск, яростный и упорный, потребовал предельного напряжения наших сил. Один из егерских батальонов втянулся в бой на левом краю и запоздал с выходом в контратаку, как и прочие части, призванные обеспечивать фланг. Будь турецкое войско способнее к маневру на поле боя – тут бы нам и конец. В центре неприятель тоже действовал иначе, чем мне хотелось. Не желая служить живым щитом, турки всё норовили ускользнуть вбок, как и надлежит в таких случаях.