Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

Там, где прошла орда, беленые хатки превратились в обугленные руины, а их обитатели – в двуногий скот, назначенный к продаже на турецких рынках. Один из моих батальонов маршировал по широкому шляху в сторону Богуслава, мимо обращенного в пепелище большого села. Я ехал шагом в голове колонны, когда заметил в стороне место, где бродячие псы дрались и бесились над непогребенными трупами. Не наше дело их хоронить, да и привыкли уже: по татарскому следу шли, – но, увидев, что тащит в зубах покрытая лишаями сука, не выдержал и схватился за ружье. Подъехал ближе: рядом с издыхающей тварью на грязном апрельском снегу лежала полуобглоданная ручка младенца. Что-то заело в механизме моей души, заставив посылать пулю за пулей, пока последний уцелевший зверь не скрылся в развалинах. Казаки, служившие проводниками, осторожно приблизились.

– Петро, да что же это?

Меня трясло как в лихорадке, зубы стучали. Собачьи трупы не насытили жажду убивать. Мертвые дети были раскиданы по майдану, многие десятки, все не старше года или двух, голенькие, посиневшие, затоптанные в грязь и погрызенные псами…

– Ты, Олександро Иваныч… перший раз за крымцами…

Петро сопровождал Палия в ссылке и мог чисто говорить великорусским наречием, но в минуты волнения мешал его с местными словами.

– Воны завжди немовлят давять и кидають… Бо не дожити им до Крыму, тильки тяжкисть коневи… Тут на майдани розбир ясырю був… Жинки та дивчины наши в Туреччине дорого коштуют, а малых дитэй не трэба.

То, что выглядело плодом безумного озверения, оказалось просто коммерцией. Владельцы живого товара сортировали добычу по транспортабельности и ликвидности. Нерентабельную часть отбраковали и выбросили. Бросили псам.

Лихорадка утихла: не потому, что я успокоился, наоборот. Пришла полная ясность, что надлежит делать и как. Занимавшие прежде так много места в моем сердце личные счеты с турками съежились до одной маленькой строчки в огромном, за всех порабощенных христиан, за все века, счете, который непременно придется оплатить чалмоносным коммерсантам.

За два года после Полтавы многое переменилось. Вроде и не было крупных событий, но шаг за шагом прибывали силы, умения и возможности моих людей. Помимо артиллерийских изысканий и обучения солдат немало времени было потрачено на устранение наиболее вопиющих недостатков новоманерных ружей. Бесчисленные опыты позволили дотянуть до месяца срок жизни затравочного состава, а сержант четвертой роты Тимофей Сорокин придумал простой способ извлечения останков капсулы из вкладыша и тем ускорил втрое процедуру перезарядки. Я наградил его годовым жалованьем не в зачет и представил к производству при первой оказии: очередной раз жизнь показала, что не следует полагаться на один собственный ум; толковые подчиненные способны умножить успехи.

Завод набирал ход, как корабль под хорошим ветром, его команда – молодая, но уже опытная, могла творить чудеса. Если, конечно, верные приказы будут звучать с мостика. С работниками, которые несколько лет назад бегали без штанов по родной деревне, мы добились большей выработки на душу, чем в любой из королевских мастерских Франции. Винтовальных фузей лишь чуть-чуть не хватило на весь полк четырехбатальонного состава, а по обыкновенным можно было надеяться, что через пару лет их годовой отпуск превысит десять тысяч, несмотря на чинимые природой препятствия. Изрядное число проклятий досталось от меня русскому климату, главной помехе правильному устроению токарного и сверлильного дела: мало что водяные колеса не могли действовать с ноября по апрель, так еще и в середине лета случались перебои от безводья. Зимой выручал конный привод, крестьянские лошади все равно бездельничали, но в страду надеяться на них не приходилось, а держать ради немногих дней работы свою конюшню или ставить дополнительные запруды выше по реке – слишком накладно. Да, Тула – это вам не Шампань, занес же черт соплеменников в такие земли!

Тяга государя дальше на север, к балтийским берегам, была мне вовсе чужда и непонятна – то есть, конечно, значение гаваней на этом холодном море для развития торговли известно, но Петра вел не только разум, еще и страсть… Наверно, чтобы полюбить Петербург, надо родиться среди русских снегов: меня влекло в прямо противоположном направлении. Не столь изнеженный, как Овидий, которому черноморские края казались Сибирью, я тем не менее считал (и доселе считать продолжаю), что суровость природы суть не единственная, но важная причина убогости нашей в сравнении с прочими европейцами.

Возьмите, к примеру, мореплавание, к распространению коего между подданными государь крайние усилия прилагал. Может ли петербургский судовладелец (уж простите меня, не нахожу святости в сем месте, и рука не поднимается писать довесок «санктъ» к имени города) соперничать на равных с лондонским или амстердамским? Да, если переберется в Амстердам, где его корабли не будут стоять вмерзшими в лед по полгода, а смогут, как все, фрахтоваться летом в Балтийское, зимой в Медитерранское море и становиться на прикол только кратковременно, когда нуждаются в ремонте.

Не будем еще забывать, что великие реки русские все текут на юг, и вывозные товары (довольно весомые, за исключением мехов) сплавлять по течению намного дешевле, нежели тянуть бечевой вверх, потом переваливать через водоразделы. От Казани до Ладоги подрядчики никогда меньше двенадцати копеек с пуда не брали, а вниз до Астрахани такое же расстояние выходит дешевле впятеро, и даже до Азова, с перевалкой посуху у Царицына – втрое. Отсутствие хороших путей подвоза из глубины государства к Петербургу ограничивает его торговое значение. Провозные цены закрывают путь многим товарам верней, чем запрет под смертной казнью.

Вот и получается, что фасонистое, на голландский манер деланное, питерское оконце в Европу, хотя изрядно украшает фасад государственный, для дыхания такой большой страны узковато и в отношении торга ненамного удобней Архангельска. Учитывая, что за проход судов в Балтийское море король датский берет пошлину, а на севере путь свободный, лишняя тысяча морских миль наполовину сим окупается. Конечно, псковские и новгородские земли, в меньшей степени – смоленские, и тверские тяготеют к балтийским портам, но это едва ли десятая часть России. Свободное мореплавание на юге дало бы легкий выход в мировую торговлю русским товарам из всех уездов, где имеются сплавные реки, впадающие в Волгу, Дон или Днепр, от Смоленска до Урала. Это вам не северные форточки! Даже не окно – настоящие ворота в большой мир, только заперты они на пудовый замок, а ключ в руках султана, и янычары на страже стоят.

Султана по-человечески тоже понять можно. Окна его дворца, включая самый сераль, в коем он с многочисленными женами забавляется, прямо на Босфор выходят. Пусти неверных собак (да покарает их Аллах!) там плавать – а потом во время сладостных лобзаний постоянно думай, не смотрит ли в твое окно неверная пушка. С такими мыслями никакой красавицы не захочешь. Так что свободу мореплавания он согласился бы дать, лишь увидев русскую армию у врат своей столицы, не раньше. Надеюсь, подобная картина когда-нибудь предстанет взору наместника пророка – но не теперь.