Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

табуированной темой – о вожде рекомендуется писать лишь в самых оптимистичных тонах, делая упор на физическую силу и деловую активность. Обреченный на жесткую диету, дуче постепенно привыкает принимать пищу в одиночестве. Муссолини и раньше не придавал еде большого значения, не был гурманом или любителем долгих застолий, отныне же прием пищи стал для него не слишком приятной, но обязательной рутиной.

Обострение болезни было своего рода «расплатой» за нервотрепку предыдущих месяцев – Муссолини стоило огромных усилий долгое время сохранять присутствие духа и сдерживать свой взрывной темперамент, вынуждая себя отступать и выигрывать, ожидая, когда распадутся нестройные ряды его противников. Политическая интуиция его не подвела, но стоила ему здоровья.

Вернувшись к своим обязанностям, он вновь возглавил кампанию против оппозиции: нападения и запугивания значимых противников режима продолжались и без участия дуче, но только благодаря усилиям Муссолини успехи фашистов закреплялись на законодательном уровне. Чернорубашечники охотно участвовали в акциях вроде поджогов домов антифашистов – дуче нужно было и это, но главной целью его целью было уничтожить саму возможность легальной оппозиции. Для этого требовались более тонкий подход и менее топорные приемы, чего люди подобные Фариначчи никогда не могли понять.

Перешедший в наступление Муссолини вовсю пользовался уходом из парламента «авентинцев». Проводя через нижнюю палату новые ограничения для «дискредитирующей Италию» прессы, он получил лишь пять голосов «против», и к концу года правительство и местные власти получили право закрыть абсолютно любое печатное издание, публикующее статьи, которые были бы сочтены опасными для общественного спокойствия. Пресса окончательно стала либо фашистской, либо профашистской. Различия между первой и второй ограничивались дозволяемым уровнем смелости рассуждений на отвлеченные или второстепенные темы. Немногим критически настроенным авторам, сохранившим возможность публиковаться, приходилось срочно осваивать эзопов язык либо вовсе уходить от общественной тематики. В результате к середине 30-х годов итальянские газеты приобрели свой печально известный высокопарно-официозный стиль, ставший одной из визитных карточек режима.

Тем не менее во взаимодействии фашистов с прессой были свои особенности, отличавшиеся от нацистской и, особенно, советской практики. Фашисты никогда не устанавливали абсолютный и тотальный контроль над средствами печати, как это произошло в Третьем рейхе или в Советском Союзе.

Большинство итальянских газет напрямую контролировалось властями, а редакторы каждый день получали предметные указания относительно правильного освещения текущего политического момента. Правительство могло в любой момент закрыть любое СМИ или издательство, конфисковать весь тираж или лишить любого журналиста возможности заниматься профессиональной деятельностью. Вскоре появился и специальный союз журналистов, не став членом которого публиковаться было невозможно.

Однако при этом режим пока что оставлял за собой исключительное право лишь на трактовку ключевых внешних и внутриполитических событий. В 20-е годы властям было еще не до наведения порядка в культуре и развешивания ярлыков и табличек, поясняющих народу, что для него полезно, а что – вредно. Определений вроде «дегенеративное искусство», как в Третьем рейхе, или «социалистический реализм», как в СССР, возникших в тридцатых годах, в фашистской Италии пока еще не существовало – эталоны и их подлежавшие поруганию антиподы все еще ждали своего часа.

По большинству же вопросов, не касавшихся политики напрямую, власти вполне допускали открытую полемику. Например, вплоть до второй половины 1930-х годов, когда дуче заново открыл для себя «прелести расизма», в итальянской прессе равноправно ломали копья антисемиты и их противники, причем пресса, поддерживающая ту или иную сторону, неизменно ссылалась на идеалы фашизма и обильно цитировала самого Муссолини.

Долгое время в Италии допускалась и умеренная критика отдельных фашистских деятелей – иногда ее инициировал сам диктатор, желавший подмочить репутацию того или иного соратника, но позволялась и инициатива снизу, что в Третьем рейхе или Советском Союзе было практически невозможно. Разумеется, подобная критика велась исключительно в рамках борьбы за «улучшение режима», но тот факт, что не вся она была частью инспирированной сверху пропагандистской кампании, говорит о многом.

Несмотря на партийную монополию, вплоть до 1938 года в итальянской прессе подчас достаточно открыто обсуждались вопросы внешней политики, и хотя, как правило, речь шла не о каких-то конкретных программах или альтернативных внешнеполитических концепциях в полном смысле этого слова, но итальянские «англоманы» могли поспорить с «германофилами». При этом, конечно, доказывая, что их аргументация более прочно базируется на мировоззрении вождя, нежели доводы противной стороны.

Можно сказать, что в вопросах свободы слова государство Муссолини находилось немного ближе к автократиям прошлого, таким как Первая и Вторая бонапартистские империи, нежели к современным ему гитлеровскому и сталинскому режимам. До полной тоталитарности фашистской Италии было все еще очень далеко.

Помимо прочего от цензурных крайностей итальянцев отчасти спасала давняя историческая «традиция» подсмеиваться над своими многочисленными правителями – как отечественными, так и иностранными. Фашистские цензоры, бывшие в основном школьными учителями, часто не понимали искусно замаскированных намеков, вследствие чего в печать просачивались сатирические уколы по поводу происходящего в стране.

Однако стоит заметить, что никакой опасности для режима такая «отдушина» не представляла – большинство итальянцев неспособны были оценить подобное литературное фрондерство. Как показала практика прошлого и нынешнего века, государственной или партийной пропаганде совершенно не обязательно бороться исключительно за «качество» выпускаемой продукции – главное сделать ее массовой и всеобъемлющей. Если добиться того, что подавляющая часть мощного информационного будет «идеологически выдержанной», то даже те, кто отрицает отдельные положения господствующей доктрины, начинают мыслить в обозначенных пропагандистской машиной границах, что и является конечной целью ее создателей.

«Проблема» печати была лишь частью процесса политической унификации страны. Лояльные правительству депутаты и сенаторы быстро одобрили несколько тысяч указов, предложенных Муссолини единым пакетом. Среди них был и закон о запрете тайных обществ – очередной шаг к полнейшему искоренению политической оппозиции в Италии. Предложенный в качестве жеста доброй воли в адрес римской курии (и короля, не любившего масонов), этот законопроект означал намного большее – Муссолини удалось официально запретить самоорганизацию граждан, единственная «вина» которых заключалась в том, что их общественную деятельность нельзя было контролировать.

На Втором съезде «Национальной фашистской партии», летом 1925 года, Муссолини открыто продекларировал свои цели: фашизация Италии, заявил он, это задача самого ближайшего времени. Слова «итальянец» и «фашист» должны стать синонимами – это означало, что говорить о сохранении политических свобод уже не приходилось. Собравшимся фашистским делегатам пришлось усвоить новые правила: вождь не ищет у них совета и тем более не испрашивает у них согласия, а приказывает и ведет за собой. Именно тогда Муссолини по-настоящему стал «дуче» (ит. Duce от лат. Dux, вождь) – с середины 20-х годов это слово прочно вошло в обиход фашистского лексикона, чтобы затем распространиться по всему миру.