Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном - Николай Егорычев

Брежнев хотел, чтобы мое выступление полностью совпадало с положениями его доклада, в частности, чтобы в нем не было ни слова о культе личности, хотя весь мир ждал от съезда подтверждения неизменности курса КПСС на преодоление его последствий. Из «доверительных» бесед с Брежневым мне было ясно, что он не только сам не будет говорить об этом, но станет убеждать других, чтобы эта тема не затрагивалась в выступлениях по докладу.

Я не оправдал его ожиданий. В моем выступлении были такие слова: «Культ личности, нарушение ленинских норм и принципов партийной жизни, социалистической законности – все то, что мешало нашему движению вперед, решительно отброшено нашей партией, и возврата к этому прошлому не будет никогда. Надежной гарантией тому служит курс XX съезда и октябрьского пленума ЦК КПСС».

На следующий день я получаю материалы ТАСС и вижу, что буквально вся зарубежная пресса эти мои слова выносит на первое место. А уже затем довольно скупо говорит о докладе Брежнева.

Кроме того, в своем выступлении я остановился на том новом явлении, которое было отмечено еще на сентябрьском (1965 года) пленуме ЦК. Дело в том, что капиталовложения в развитие промышленности не давали ожидаемого эффекта и темпы роста производства несколько снизились. Я указал на одну из причин этого явления – недооценку марксистско-ленинского положения о том, что высоким темпам развития производительных сил при социализме должно в полной мере постоянно соответствовать совершенствование производственных отношений.

«Исходя из марксистско-ленинского понимания роли науки, требуется, – говорил я, – прежде всего, глубокое теоретическое изучение и обобщение процессов, происходящих в экономической жизни страны. Между тем в последние годы много говорилось об отставании экономической теории. Слабо развивается наука об организации производства, особенно об управлении современным социалистическим предприятием. Долгое время не уделялось необходимого внимания разработке проблем научной организации труда. Не выработана система подготовки кадров руководителей предприятий, поэтому, как правило, они лишь на практике познают искусство управления производством».

Я говорил также о том, что работники теоретического фронта «часто запаздывают с исследованием важных современных проблем политической экономии, философии, научного коммунизма, порой допускают субъективный, а то и недостаточно партийный подход к разработке вопросов теории, истории партии, а также оценки деятельности отдельных личностей».

После моего выступления в перерыве академик П. Н. Федосеев упрекнул меня, что я, мол, не за свой вопрос взялся.

– Да, – говорю, – это не мой вопрос, и я не собираюсь его разрабатывать. Но как практик я чувствую, что недооценка этого положения мешает нам сегодня двигаться вперед. И надо надеяться, что ученые возьмутся за него, разберутся и дадут нам рекомендации.

Однако этого не произошло…

Конечно, ничего особенного в моем выступлении не было. Но, как видно, не понравилось упоминание о культе личности. Могли не понравиться рассуждения о недостатках в экономической науке, в организации производства и управления социалистическими предприятиями, об отсутствии системы подготовки руководящих кадров и другие…

Мое выступление как-то выпадало из наметившейся тенденции к чрезмерному восхвалению наших успехов. Мне сразу же дали почувствовать, что за это придется платить. Ранее планировалось, что мне будет поручено вести одно из заседаний съезда. Это считалось очень почетным. Меня этого лишили.

Накануне съезда Брежнев доверительно шепнул мне, что будет предлагать мою кандидатуру в состав нового руководства ЦК. Учитывая все обстоятельства, я не поверил ему. Меня и первого секретаря Ленинградского обкома партии Василия Сергеевича Толстикова даже посылали фотографироваться в ходе съезда в то фотоателье, где делали портреты будущих вождей партии. Я не пошел и рекомендовал Василию Сергеевичу не делать этого. Но он меня не послушал и ошибся. Я-то понимал, что все это игра, что Брежнев меня и близко не допустит к политбюро. И я оказался прав и в отношении себя, и в отношении В. С. Толстикова.

После съезда Брежнев перешел к более активным действиям. Вскоре неожиданно в личном разговоре он предложил мне перейти в МИД первым заместителем к министру иностранных дел А. А. Громыко. Предложение не носило обязательного характера, поэтому я отказался, сославшись на то, что не знаю дипломатической службы.

Дальше – больше. Дело дошло до того, что в мой служебный кабинет были поставлены подслушивающие устройства, а дома для этой цели использовались телефонные аппараты. Доказательств было более чем достаточно. Приведу лишь такой факт.

12 декабря 1966 года открылся пленум ЦК КПСС. Главная тема – о международной политике СССР и борьбе КПСС за сплоченность коммунистического движения. В первый день мы прослушали доклад Брежнева по основной теме, а также доклады Байбакова – о плане развития народного хозяйства страны и министра финансов Гарбузова – о государственном бюджете на следующий, 1967 год.

Вечером ко мне домой зашел мой старый друг, профессор МВТУ. В разговоре были затронуты острые политические проблемы, поэтому я предложил сесть подальше от телефонов. Мой друг усомнился по поводу того, что могут прослушивать телефонные разговоры членов ЦК КПСС. Тогда я провел такой эксперимент. Мы прошли в кабинет, сели поближе к телефону кремлевской связи, и я стал рассказывать о первом дне работы пленума ЦК. Сказал, что «Леонид Ильич сделал замечательный доклад, дал глубокий анализ международного положения» и так далее и все в том же духе. Прошло примерно 20–25 минут. Раздался звонок правительственного телефона. Брежнев:

– Коля, ну как пленум? Как мой доклад?

Я повторил то, что сказал ранее.

– Может быть, ты выступишь завтра? – неожиданно предложил он.

– Охотно выступлю, – тут же согласился я.

В общем, поговорили мы с ним минут пять. Леонид Ильич был приветлив, а мой друг несказанно удивлен.

На следующий день началось обсуждение докладов. Я выступал вторым, после Д. А. Кунаева.

В своем выступлении я выразил удовлетворение по поводу того, что вопросы внешней политики вновь стали обсуждаться на пленумах ЦК.

«В недалеком прошлом, – сказал я, – международные проблемы не обсуждались пленумами даже тогда, когда возникали чрезвычайно сложные положения, которые требовали проявить особую осмотрительность, исключительную ответственность за принимаемые решения».

Я напомнил пленуму о венгерских событиях 1956 года, когда с Центральным комитетом не посоветовались относительно намечаемых серьезных акций, а также о Карибском кризисе, когда США продиктовали нам некоторые требования, которые пришлось принять в ущерб престижу нашей страны.

Я с удовлетворением отметил, что теперь политбюро, следуя линии октябрьского (1964 года) пленума ЦК, проводит курс на повышение роли ЦК и теперь пленум собирается действительно для делового коллективного обсуждения коренных проблем партии и государства.