Расчет с прошлым. Нацизм, война и литература - Ирина Млечина

Пожалуй, Пфафрат воплощает живучесть национал-шовинизма в еще большей степени, чем Юдеян. Связанный корнями с прошлым, он легко адаптируется в любых современных условиях. Юдеян, это слишком откровенное воплощение нацизма, погибает в конце романа; Пфафрат же, слегка перекрасившийся и «подправивший» свои убеждения, умеющий держать нос по ветру, демагогически приспосабливается к любому, едва ощутимому новому повороту. Неистребимость пфафратов подтверждает и юный отпрыск этого семейства Дитрих, многообещающий карьерист, вполне уютно чувствующий себя в обществе отца. Его мало тревожат нравственные проблемы, мысли о преступном прошлом семейства. И даже Юдеян не очень смущает его: дядюшка, пожалуй, не лучший козырь для карьеры, но, возможно, недалеко то время, когда такое родство окажется почетным. Дитрих предстает как символ рвущегося в современность прошлого, тупого, рабского, казарменного духа. Он «представитель порядка, государства, твердой власти». Юный Пфафрат и его папаша воспринимаются как прямые наследники омерзительного героя романа Генриха Манна «Верноподданный»: то же самодовольство, та же наглость в достижении целей, та же любовь к муштре, та же бесчеловечность.

Однако молодое поколение представлено в романе не только этим ничтожным и наглым карьеристом. Кёппен с тревогой и волнением вглядывается в лица молодых соотечественников. Упомянутым выше персонажам противопоставлены двое других – Зигфрид Пфафрат, талантливый композитор, порвавший со своей семьей, и Адольф Юдеян, не приемлющий насилия и ищущий утешения в католицизме. В знак протеста против бесчеловечности родителей Адольф становится священнослужителем. Однако спасения не приносит и церковь. Юноша сомневается в том, действительно ли он, надев одежду священника, отмежевался от преступлений фашизма. Ведь церковь, вспоминает он, была связана «с этой бандой убийц». Официальная церковь не может дать духовной опоры человеку – мотив, сближающий роман Кёппена с произведениями Генриха Бёлля.

Пожалуй, наиболее близкий автору персонаж – Зигфрид. Его можно считать главным героем этого романа. Он ненавидит все то, что воплощает Юдеян, – фашизм, войну, казарменный дух, муштру, угнетение, убийства, попрание человеческого достоинства. Он не может простить Юдеяну и Пфафрату, всему поколению «отцов», что они «развязали войну и принесли людям ужасные страдания», превратили Германию «в страну тюрем, солдафонов и виселиц». И потому он не может жить в этой стране, она слишком связана для него с принуждением, насилием, преступлениями. Он, как и герой «Теплицы», мечтает жить в стране, где люди жили бы «дружеском общении». Но он убежден, что такой страны ему не найти и суждено оставаться бесприютным, «взволнованным зрителем». Он мечтает о свободе, но не знает, как ее обрести, и потому вживается в роль «вечного странника». Музыка для него – выражение всего ужаса мира, в котором были возможны газовые камеры и массовые убийства. Музыкальные сочинения Зигфрида – это «мятеж против окружающей действительности», против «отечества», против войны, виновники которой – такие люди, как его родители. В том, как передается жизнеощущение героя, угадывается некоторая связь с мотивами романа Томаса Манна «Доктор Фаустус», в центре которого – трагическая судьба гениального композитора, чье искусство холодно и безжизненно и потому неспособно служить человеку. С мотивами творчества Томаса Манна этот роман сближает, впрочем, не только фигура художника, не только название, не только заключительная фраза, пародирующая финал знаменитой новеллы «Смерть в Венеции», но и общая ироническая интонация, еще более горькая и мрачная.

Лишь спустя очень много лет – в 1976 году – Кёппен опубликовал небольшую повесть под названием «Юность», в которой снова возникли некоторые из его главных мотивов. Это произведение складывается из небольших фрагментов, рисующих эпизоды жизни мальчика, подростка, юноши из провинциального немецкого городка в период примерно с 1913 по 1925 год, то есть в годы Первой мировой войны, ноябрьской революции, Веймарской республики. Многое здесь носит автобиографический характер. Повесть передает резкий, убыстренный пульс эпохи, ее лихорадочный темп, ощущение духовной неприкаянности героя, владеющую им тревогу. Он размышляет о своих согражданах: «Они любили маршировать. Они проиграли войну. Они давились своим поражением и ненавидели республику. Они говорили: вот, если бы у нас была всеобщая воинская повинность… Они казались мне смешными… Они вновь жаждали железного времени войны и забывали о мертвых… Я не мог смеяться. Я думал о полях, усеянных мертвецами, о победах, которые мы праздновали…»

С пронзительной силой звучит в повести одна из главных тем Кёппена – разоблачение германской военщины, обрекающей на бессмысленную гибель многие поколения немецкой молодежи, гневное осуждение националистического чванства, шовинизма, лжепатриотизма, под лозунгами которого приносятся все новые жертвы на «алтарь отечества». Мирные картины детских и отроческих лет переходят в видения войны и смерти, воспоминания детства слиты с этим ощущением угрозы, отвращением к казарме, ненавистью ко всем, кто несет человеку страдания. Лежа в лазарете военной школы, подросток с тревогой глядит на развешанные в палате портреты кайзера, Гинденбурга, Людендорфа, тех самых генералов, которые готовят ему и миллионам его сверстников «геройскую смерть». Как тут не упомянуть, что схожие сюжеты – с тяжело раненными подростками и развешанными в школьных классах портретами тех же генералов – возникают в рассказах Генриха Бёлля, о которых еще пойдет речь.

Сцены, связанные в повести Кёппена с разоблачением шовинистического угара, сдержанны, лаконичны и, быть может, именно потому так убедительны. Вот, к примеру, короткий эпизод: день мобилизации, молодой лейтенант и новобранцы появляются на рыночной площади, «лейтенант держит судьбу в белых перчатках», их приветствуют бургомистр и другая местная знать – «бравые отцы бравых пехотинцев». Звучат кичливые националистические лозунги («Сломаем французам шею!») – настораживающая картина «патриотического восторга». Но «дома на площади чуют кровь»: «через две недели лейтенант и его люди уже мертвы».

Повесть написана с дистанции многих десятилетий, и потому она как бы вместила в себя предощущение тех еще более чудовищных и грандиозных бед, которые обрушат на немцев и весь мир германский милитаризм и нацизм, развязавшие Вторую мировую войну. Не случайно в картины детства и юности врывается зловещим сигналом слово «свастика». Книга написана художником, взгляды и убеждения которого заставляют его обращаться к людям с предостережением.

Воспоминания «Юности» адресованы будущему. Запечатленные в книге мгновения жизни, говорит автор, ушли бы навсегда в прошлое, были бы забыты, «не будь они запрятаны» где-то в тайниках памяти художника: пока он «мыслит и существует», он чувствует себя обязанным поведать правду о том, что пережило его поколение, – о преступлениях фашизма и развязанной им войне.

Вина и ответственность

Так писал Пауль Герхард, немецкий поэт XVII века, чьи стихи замечательно перевел наш современник Лев Гинзбург.