Чужая свадьба - Константин Пастух

Валера молчит. Возникает пауза.

— Да она нам его так угонит, что потом и с собаками не найдём, — я шуткой пытаюсь разрядить ситуацию.

— Ладно, пошли, подружка, — Валера треплет сухой мозолистой ладонью пышную лаячью холку, поднимается, поправляет лямки рюкзака. — Не берёт нас начальник, а мы что… Мы народ подневольный.

Валера шутит. Это хорошо.

— Теперь вот ещё что: дойдёте до вырубки — тормознитесь. Я тоже туда подойду часа через три. Если, конечно, ничего такого не задержит. Думаю, ничего не задержит, буду вовремя. Ну, а если помощь понадобится, сам приду за вами. Не сомневайся. Ты это, не забудь снять ошейник, как будешь отпускать с поводка, — уже уходя, напоминаю я брату.

Я отправляюсь по своему маршруту, Валера с Азуней — по своему.

Несколько часов я добросовестно месил снег по косогорам да распадкам. Ни зверя, ни следов его не нашёл. Да этого и следовало ожидать — этой ночью был первый настоящий снегопад. За ночь в природе произошли большие перемены: всё вокруг занесло снегом, резко побелело. Тайга притихла, затаилась. Новизна пугает зверя. Тем не менее я подстрелил двух рябчиков и теперь возвращался обратно. Вернее, направлялся туда, где я предполагал встретить брата.

Наконец громыхнул долгожданный выстрел. Собака замолчала. Всё в порядке. Валера и Азунька вместе — работают. Через полчаса я уже был на вырубке, куда должен подойти и Валера. Судя по лаю и выстрелу, двигаются они в правильном направлении. Придётся подождать. Решил пройтись по вырубке, посмотреть, может, чего и надыбаю. Захаживают на лесосеку и лоси, и изюбры, и козы. Зайцы, те вообще здесь прописались, о чём свидетельствуют повсеместно обглоданные добела осиновые ветки — и те, которые торчат из собранных лесорубами куч, и те, которые просто валяются на земле. Не забывает вырубку и лиса, и соболь наведывается. Эти за мышами, которые плодятся на лесосеках ударными темпами. У каждого здесь свой интерес. Но, сколько я ни бродил, сколько ни присматривался, никаких следов не заметил. Везде ровная, никем не тронутая, никем не порушенная белоснежная целина. В конце концов я выхожу на середину деляны, нахожу подходящий пень. Пора отдохнуть. Снимаю рюкзак и не спеша принимаюсь устраивать себе сиденье. Смахиваю снежную шапку с приглянувшегося пня и накрываю его клапаном рюкзака. Затем снимаю с шеи тёплый мохеровый шарф и аккуратно выкладываю его сверху. Теперь можно садиться и ждать. Что я и делаю.

Редкие снежинки всё летят с неба, будто вдогонку ночному снегопаду, и тихо ложатся на землю. В природе царят умиротворение и покой. Я сижу на возвышенности, и большая часть деляны лежит передо мной как на ладони. Вырубка раскинулась на длинном, довольно пологом косогоре с севера на юг. Берёт она своё начало от старой лесной дороги, по которой когда-то химлесхозовцы вывозили живицу, и тянется вниз, где упирается в узкую полоску леса, нарочно оставленную лесорубами в качестве семенника. За семенной полоской проглядывает неглубокий распадок, поросший кустарником, берёзой да осиной. Слева от вырубки так же, с севера на юг, тянется ещё одна, довольно широкая семенная полоса, за которой проглядывает точно такая же вырубка.

Я сижу спиной к дороге, лицом к распадку. Отдыхаю, расслабленно окидываю взглядом хорошо известный пейзаж. В какой-то момент так же расслабленно, с ленцой начинаю шарить в рюкзаке и вытаскиваю свистульку с язычком. Это манок на лису. Продул его, почистил от приставших крошек и пёрышек (манок простецкий, особого ухода не требует) и, приставив к губам, кричу раненым зайцем. Через некоторое время повторяю этот тоскливый, заунывный звук ещё несколько раз. Тоскливый, потому что очень напоминает плачь ребёнка. И когда после заката в вечерних сумерках вдруг донесётся из леса голос плачущего младенца, то невольно внутри что-то сжимается, хоть и знаешь, что кричит заяц. Иногда на этот тревожный крик можно выманить лису. Я сижу на виду, не прячусь, так что убить осторожного зверя шансов нет, но увидеть рыжую красавицу, понаблюдать за ней и этим развлечься, это вполне реально. Я уже проделывал подобные штуки.

Прошло минут пять — я ещё несколько раз подудел. После этого сижу тихо, выдерживаю паузу. В это время снизу, от распадка доносится довольно громкий хруст. Будто сухую ветку кто сломал. Я стал приглядываться к месту, откуда раздался подозрительный звук. Очень осторожная, аккуратная лиса так не ходит. Что-то там другое. Но, как я ни вглядываюсь, ничего необычного не замечаю. Промелькнуло в голове: может, Азунька несётся по распадку и сейчас я её увижу? Чувствую, расплылся в радостной улыбке. Успел соскучиться. Но никакой Азуньки нет. Никто ко мне не бежит, никто на меня не прыгает, не пытается лизнуть. Больше того, где-то справа, вниз по распадку, неподалёку раздался собачий лай. Лает моя собака. А вскоре и выстрел раздаётся.

Я понимаю, что там, внизу, была не Азунька, она не могла быть одновременно и тут, и там. Я обшарил взглядом всю полоску леса за вырубкой. И косогор за распадком снизу доверху очень внимательно проверил. Ничего подозрительного не нашёл. В конце концов, всё это мне надоело, я плюнул на эту мелочь и забыл. Просто сижу и отдыхаю. В какой-то момент обращаю внимание, что манок всё ещё у меня в руке. Подношу его к губам, и опять раздаётся тоскливый звук: у-а, у-а, у-а… Но закончить фразу у меня не получилось.

Из распадка вынырнула и понеслась ко мне во всю прыть на этот раз уже точно моя Азуня. Всё как всегда. Прыжки, неуёмное желание забраться на меня верхом, а уж передними лапами — так это в обязательном порядке, и, конечно, лизнуть меня — обязательно в лицо и желательно в губы. И как бы я ни увертывался, ни отталкивал чересчур радостную подружку, всё равно она ухитряется всего истоптать и обслюнявить. Мне же ничего другого не остаётся, как отплёвываться да утираться.

— Так его, так… Обслюнявь его, чтобы знал… — Валера довольно похохатывает и медленно вразвалочку идёт к нам. Он вышел на вырубку в том же месте, что и собака, немного справа. Видать, шёл по её следу.

— Ефимыч, ну и как там дела за хребтом? Есть лось? — первым делом спрашивает Валера.

— Да, наверное, есть.

— Так ты следы хотя бы видел? — продолжает допытываться брат.

— Следов не видел. Видать, залёг наш сохатый, не ходит. Морозца ждёт.

— Так что, напрасно ходил? Только ноги набил?

— Да почему напрасно? Двух рябчиков принёс, — я открываю боковой кармашек рюкзака, достаю рябчика, приглаживаю ему пёрышки, прячу головку под крылышко и аккуратно засовываю в кармашек, туда, где был.

— Тоже хлеб, — философски изрекает брательник.

— А у вас как успехи, что добыли? — спрашиваю я.

— Три белки.

Первую-то она нашла, недалеко от зимовья, — принялся рассказывать Валера. — А за второй пришлось мне попотеть. Утащилась за распадок, к чёрту на кулички. Еле нашёл её. Возвращался уже по своим следам. Ну а третью — недалеко отсюда, возле самого распадка,