Бич Божий. Книга 1. Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев

часто отмалчивался, кивая на сильную слабость. С супругой тоже обмолвился едва ли двумя — тремя словами. Сейчас его больше занимал один из извечных русских вопросов — что делать?. Вопрос о том, кто виноват он оставил без ответа. Сейчас не имело значения, кто виноват и как наказать этого «нехорошего» человека. Все эту философию он решил оставить на потом.

Из своего прошлого Ринат помнил, что с имамом Шамилем была связана кровопролитная война на Кавказе, которая сильно подпортила нервы царскому правительству. Погибли тысячи солдат и минных жителей, оказались разрушены десятки крупных селений, и, главное, серьезно подорваны позиции сторонников России среди горцев. Усмирить Кавказ удалось лишь через долгие десятилетия. Повторения этого Ринат совершено не желал, понимая, всю бесперсктивность войны. Кроме того, не улыбалась ему и смерть от случайной пули.

К сожалению у того, старого имама Шамиля, сказать честно, была своя правда, долго и тщательно взлелеянная им в бесконечных молитвах и рассуждениях с суфийскими старцами. По этой правда многочисленные кавказские народы Чечни и Дагестана могли жить своим законом, религией и обычаем, ни на кого не оглядываясь и никого не опасаясь. С фанатичностью неофита он верил, что в их маленьком мирке, зажатом между мощными соперничавшими державами, десятки этносов и народностей могут жить в мире и согласии. Имама верил, что только Российская империя, бесцеремонно давящая на Кавказ, мешает им существовать и строить настоящее божье царство.

Эта правда и питаемая ею убежденность буквально пропитывала горские народы Кавказа, что впечатывалось в их многочисленных сказаниях, сказках и легендах. В этом мире непокорные джигиты яростно сражались с несправедливостью, жестоко мстили за обиды своей семье и своему роду. Черноокие горянки без единой тени сомнения бросались в глубокие ущелья, лишь бы не познать горе бесчестия. Босоногие мальчишки, крепко сжимая в слабеньких ручонках выпавший из рук убитого отца или брата кинжал, кидались на врага, чтобы зарезать его или вцепиться ему в горло. Это был одновременно страшный и прекрасный мир, в котором бесконечная синева неба, кристальная чистота горных ручьев и суровая красота огромных гор воспитывали особое понимание свободы и родовых уз. Здесь сказанное слово стоило так много, что его нельзя было оплатить никакими деньгами. За каплю пролитой крови в горал платили только кровью или порохом.

К сожаления, как прекрасно помнил Ринат, эта правда была правдой маленького человека, ограниченного своим мирком и своими интересами. Он верил, что сможет по собственному хотению обустроить свой крохотный мир, пусть и насчитывающий подчас десятки или сотни тысяч квадратных километров, и несколько миллионов жителей. Правда, его вера всякий раз в человеческой истории сталкивалась с неумолимым катком реальности, с легкостью подминавший под себя небольшие народы с их самобытной историей, традицией и культурой. И, чтобы им физически выжить и развиваться дальше, нужно было стать частью какого-то более сильного мировоззренческого проекта, который, сохраняя своеобразие каждого народа, вырабатывает некое единое целое для всех. Именно в этой жестокости циничности и состояла настоящая правда прошлого и сегодняшнего мира, который не все хотели и хотят понимать.

Перед глазами Рината словно живые вставали телевизионные кадры с многочисленных военныхэтнических и религиозных конфликтов его мира, широко тиражированные средствами массовой информации. Он потрясенно переживал все заново, как в первый раз. Видел здоровых, кровь с молоком, бородачей со смехом резавших глотки стоявшим на коленях людям. Они искренне радовались, смеялись, запрокинув головы. Видел побитые камнями женские тела, валявшиеся на центральных площадях разрушенных городов. Рядом с ними тихо, едва дыша, на корточках сидели чумазые малыши, боявшиеся даже поднять глаза. Видел сухие, бесцветные глаза матерей, в мгновение ока превратившихся в старух после известий о гибели сыновей и дочерей. Не в силах стоять на ногах они падали ниц, молча, не рыдая, что было еще страшнее. Видел превращенные в развалины цветущие сады, взорванные прекрасные дома и дороги, обрушившиеся мосты и железнодорожные вокзалы.

Он то хмурился, скрипя зубами, то горько улыбался. Ведь это тоже была правда — правда страшного будущего, которое ждали их всех! Оно ждало в первую очередь его, сегодняшнего имама Шамиля, который в борьбе за мифическое исламское государство на территории Кавказа, сведет в могилу большую часть его мужчин и юнцов, еще больше оставит детей без отцов! Скривился Ринат в хмурой и беспомощной ухмылке от этой мысли. Он, именно он, своими собственными руками почти уничтожит Кавказ ради его свободы! Это было настолько дико и страшно осознавать, что парень еле слышно застонал.

— Неужели опять все это повториться? — прошептал он, с такой силой сжимая кулаки, что пальцы впились в кожу. — Опять, как уже было в мое время…

Он буквально физически чувствовал, как всего его подталкивало к уже проторенной дорожке дальнейшей войны, к тотальной мобилизации горцев, к яростной борьбе до последнего мужчины. Это едва не витало в воздухе. Об этом шептались седобородые аксакалы, заходившие проведать выздоровление своего имама и обменяться с ним мудрыми словами. Этому же вторили юнцы, с едва пробивавшимися бородками, восторженно глядевшими на него, своего героя. Ему даже ничего не нужно было делать: ни яростно что-то кричать, ни махать острой саблей, ни самолично вести горцев в бой. Сейчас имама уже стал знаменем Ислама, сакральным символом борьбы с неверными, на которого равнялись в аулах и считали живым мучником за веру. Словом, Ринат находился в туннеле, у которого оставался лишь один путь — вперед к войне…

— Бл…ский выбор, которого нет! — в сердцах выдал Ринат. — Ведь не будет от этого всего никакого толку! Как они этого не понимают. Детство у них у всех в заднице играет! Подвигов им во имя веры захотелось! Б…ь! Сабельками помахать решили!

Изнутри волнами поднималась злость на окружающих, что с радостью толкали самих себя и свой народ к крови и гибели; злость на себя, что не видел другого выхода; злость на российского императора и русских военачальников, у которых не хватало государственной мудрости решить все спорные вопросы миром.

— Еще полный двор доброхотов набежали! Добрые друзья и помощники, аж в рожу плюнуть хочется! — вдобавок ему вспомнился недавний гость — тучный, потный и страдающий отдышкой эфенди Мустафа, эмиссар османского султана, добрых два — три часа восхвалявший мудрость, начитанность и религиозность имама Шамиля. — Падлы, как есть падлы! Только что русская-турецкая война кончилась, а они снова лезут на рожон. Не получилось у них в лоб побороться с русским медведем, решили, значит, его исподтишка за огузок покусать. Чертовы шакалы! — рычал он, раззадориваясь все больше и больше; тот слюнявый и приторно вежливый турок в печенках у него сидел. — Как пить дать и наглосаксы здесь отметили… Сто процентов. Такое дерьмо не могло пройти мимо них. Привыкли загребать жар чужими руками… Наши правители еще с ними союзничали. С этими чертями не союзы строить, а давить их надо было. Они в лицо тебе улыбаются, а в спину кинжалом целят. Как с ними по человечески разговаривать? В рожу кулаком, а потом под дых дать! Когда же на землю свалиться, нужно сапогами добавить. Так с ними надо разговаривать…

С обуреваемых его чувств он врезал кулаком по своей лежанке.

— Эта турецкая падла еще Аллахом клялся. Мол, весь Стамбул молиться за своих единоверцев, чтобы им удалось освободиться от неверных. Порох и английские винтовки обещал… — с трудом встав, Ринат начал ковылять по сакле от стенки к стенки. — Я вам покажу мусульманское единство, покажу Аллаха! Имя Аллаха они треплят…

Случайно попавшийся ему на пути тонконогий столик с кувшином на его поверхности с хрустом отлетел в сторону двери. С той стороны тут же послышался какой-то грохот и чей-то испуганный возглас. Несколько детских голосов верещали, что имам Шамиль разговаривает с Аллахом. Еще миг и они понеслись, стуча голыми пятками по земле, разносить эту весть по всему селению.

Ринат недовольно фыркнул, понимая, что слух о его разговоре с Аллахом вскоре станет известен всему Кавказу и к нему потянется еще больше мюридов. Это был уже не первый случай, когда неосторожно сказанное им слово или сделанное что-то необычное, мгновенно фиксировалось окружающими в качестве образца для подражания и быстро