Что я натворила? - Аманда Проуз

Кэтрин надеялась, что со временем, когда станут известны все факты, многие задумаются: если ее жизнь была столь идеальной, как думал Роланд и все вокруг, зачем тогда она убила своего мужа? Зачем нужно творить весь этот кошмар, а затем самой прийти и требовать наказания, что за глупый спектакль? Если только она не сошла с ума, конечно. Но Кэтрин была полна решимости доказать: если у нее и есть какие-то проблемы, то уж точно не с головой.

Роланд глубоко вздохнул и приготовился выслушать заново ответы на все свои вопросы.

Семь лет назад

В тюрьме Марлхэм тишины не было никогда. Ее все время что-то нарушало — либо вечно гудящий телевизор с бесконечными тупыми мыльными операми, либо крики, смех и ругательства, которые, судя по всему, сами по себе тихими быть не могли. Кейт, как ее прозвали здесь, по собственному опыту знала: даже самые отборные ругательства кажутся куда более угрожающими, если произносятся тихо, медленно и совсем рядом, так чтобы действительно пришлось слушать и слышать. Громкие разговоры — для новичков.

Не унимались обитатели тюрьмы и ночью — в камерах шумно рыдали новоприбывшие. От этого вечного плача у Кейт сердце сжималось — женщина не могла перестать видеть в каждой из этих плачущих девушек черты собственной дочери, Лидии, и ей хотелось обнять и утешить их. Вопли прерывались глухими ударами — несчастные били обувью и расческами о металлические решетки и кровати, выбивая зашифрованное морзянкой «вытащите меня отсюда, я хочу домой! Пожалуйста, выпустите меня…».

В предрассветные часы зачерствевшие за годы работы в тюрьме надзирательницы и уставшие заключенные прикрикивали на особенно буйных: «Успокойтесь, заткнитесь и погасите этот чертов свет!» Когда заключенные наконец утихомиривались, а надзирательницы удалялись к себе в каптерку, оживало само старое здание тюрьмы. Скрипели и стонали трубы, установленные еще в Викторианскую эпоху, дрожали и трещали древние радиаторы, поскрипывали лампочки в патронах, а ветер свистел в щелях между рамами. Для Кейт весь этот шум, от которого невозможно было никуда деться, стал одним из главных недостатков жизни в Марлхэме. К такому женщина оказалась совсем не готова. Да, она мысленно приготовила себя к отсутствию свободы и ощущению постоянной скуки, но такие мелочи, как постоянный шум, стали для нее куда более сильным потрясением. Разочарование Кейт складывалось из совсем мелких неудобств. Например, каждое утро женщине приходилось втискивать ступни в ссохшиеся, задубевшие носки, крайне неприятные на ощупь. Но больше всего ее беспокоило то, что она не могла приготовить себе чай с утра. Кейт ненавидела то холодное, мутное варево, которое здесь подавали три раза в день, и даже спустя три года пребывания в тюрьме женщина еще не могла к нему привыкнуть. Впрочем, не то чтобы она мечтала вернуться на собственную кухню в Маунтбрайерз — вот уж точно ни за какие коврижки.

Когда Кейт только привезли в Марлхэм, необходимость изучать распорядок дня, негласные правила и собственный язык этой чуждой для нее среды были сущим мучением. Большая часть ее «обучения» состояла в наблюдении за другими заключенными и попытках повторить их реакцию на звонки и неразборчивые крики.

Кейт отметила для себя, что все новоприбывшие разделились на две категории: те, кто шел против системы, несправедливо поместившей их сюда, прочь от счастливой жизни, не упускавшие ни единой возможности закричать, выразить протест или подраться с кем-то; и те, кто, как и сама Кейт, вел себя так смиренно, что это наводило на мысль — тюрьма может действительно защитить от того, что навредило им извне.

В первые недели своего заключения Кейт приходилось постоянно напоминать самой себе, где она и почему здесь оказалась. Все было так, как когда-то ей пытался подсказать Роланд: какое-то помешательство, временное или окончательное. Всего за несколько часов она стала одиночкой, вдовой и убийцей. Ее увезли прочь от собственных детей, а тело Марка лежало в морге.

Доминика и Лидию забрала сестра Кейт, Франческа, она увезла их к себе в Хэлтон, в Северный Йоркшир. И теперь и днем, и ночью Кейт внезапно ощущала приступы беспокойства — как там ее дети, все ли у них в порядке. Женщина не могла вспомнить, рассказывала ли когда-нибудь Франческе, что у Доминика аллергия на орехи кешью? А если он случайно съест их, вдруг у него не будет с собой «эпипена»? Несколько дней Кейт преследовал ужас перед возможными последствиями; думать ни о чем другом она просто не могла. Если бы Кейт была способна мыслить рационально, то поняла бы, что ее сын уже достаточно взрослый, чтобы напомнить своей тете об аллергии, но вряд ли можно заставить мыслить рационально человека, пытающегося справиться с болью разлуки.

В те минуты, когда сон никак не хотел приходить, Кейт задавалась несколькими извечными вопросами. Жалеешь ли ты о том, что сделала? Разве не лучше было бы сдержаться — промолчать, не трогать нож? Кейт, если бы ты продолжала жить так, как всегда, разве так не было бы лучше для всех? По крайней мере, тогда ты каждый день виделась бы с детьми. И тогда Кейт открывала одно из писем своей сестры и с жадностью его проглатывала.

Франческа всегда начинала письма с фразы: «Эй, Кэти», которая возвращала Кейт к тем беспечным временам, когда они с сестрой были молоды и хорошо общались, еще до того, как жизнь с Марком Брукером успела оставить свой отпечаток на Кейт. Когда та была еще просто милой девушкой, не очень-то переживавшей по поводу чего-либо. Однако письма Франчески не просто заставляли Кейт совершить путешествие во времени, но доказывали, что тогда эта юная особа, вышедшая замуж за Марка Брукера, в последний раз действовала по собственной воле, а не как запуганная марионетка. «Эй, Кэти» означало, что Франческа простила сестру. Теперь она наконец поняла, что скрывалось за холодностью и неестественным поведением Кейт на протяжении многих лет. Подобными словами Франческа как бы говорила: «Я все поняла и простила, путь расчищен, и можно двигаться дальше».

Кейт читала и перечитывала куски писем, где сестра писала о ее детях, до глубины души тронутая тем, что ее Франческа, когда Кейт было так плохо, забрала Доминика и Лидию и приютила их. И хотя Кейт знала, что Франческа так бы и поступила, мысль об этом грела женщину от этого не менее сильно. Интересно было читать и про обычные мелочи, свидетельствовавшие о том, что жизнь продолжается. Например, фразу: «Пора бежать, а то запеканка в духовке пригорит!» — читая эти слова, Кейт представила себе, как все они собрались за столом, болтая и с удовольствием уплетая фирменное блюдо Франчески. В следующих письмах появились и более подробные детали: «Лидию приняли на подготовительное отделение в художественный колледж, а Доминик помогает Люку и его отцу проектировать интерьер нового предприятия, это будет бутик-отель! У него много новых идей, и, уверена, со временем он сможет оживить бизнес Люка, я очень на это надеюсь».

Перечитав последние новости от Франчески, Кейт уже не сомневалась в том, как ответила бы на озвученные выше вопросы. Нет, лучше бы не было ни для кого. Если бы Кейт не убила Марка, то ее саму рано или поздно прикончила бы жизнь с ним. В этом она была уверена.