Золотая тьма - Мария Петренко

– И дышится полной грудью, Анна Михайловна.

Анна наблюдала за офицером, с излишним вниманием рассматривающим одну из картин, и настойчивый голос шёпотом советовал ей быть осторожней. В новом знакомом было немало яркого благородства, золотого блеска эполет и волос; граф Ростовцев был очень красив и прекрасно это понимал, хотя знал, что "не всякой девице ты будешь нравиться, сын". В каждом его движении можно было с лёгкостью прочесть уверенность, а в густой толпе – безразличный холод.

– Могу я спросить?

– Для вас – всё что угодно, – офицер даже не оторвался от картин.

– Почему вы так холодны с людьми, но с нами становитесь таким любезным?

– Ох… – Алексей с ухмылкой повернулся к девушке. – Знаете ли, моя милая Анна, не со всеми стоит быть мягким, даже если вы – девушка. С вами я могу быть спокойным, потому что знаю, что мне нечего бояться.

– А чего вы боитесь?

Алексей медленно подошёл к девушке и как-то по-новому посмотрел ей в глаза: рядом с мягкостью пробежала мрачная искра.

– Тьмы.

– Вы как-то упомянули о «неимении заботливой матери».

Анна шла рядом с Алексеем по заснеженной аллее Летнего сада, держа офицера под руку. Она наконец-то начала присматриваться к нему, сменяя недоверчивую разборчивость на искреннюю заинтересованность. Вопросов в Алексее было гораздо больше, чем ответов, причём, для любого человека, не только лишь для Анны.

Со знакомства их на балу не прошло и месяца, но Алексей и Анна уже успели стать добрыми друзьями. В хозяйском же доме офицер принимался каждый раз самым почётным и любимым гостем. И хозяева, и слуги поговаривали, что граф Ростовцев уже практически жених, но эти слова старательно скрывали от юной госпожи. Ей это ни к чему, да и мнение её особо ничего не решит. Сама Анна чувствовала себя с Алексеем спокойно и комфортно, словно он был добрым старым другом, который всего лишь надолго уезжал куда-то за границу. О поцелуе на лестнице после рождественского ужина они договорились забыть.

– Не делайте так больше, Алексей Иванович…

Тогда офицер согласился с девушкой, хотя и этот лёгкий и медленный кивок головой дался ему тогда с большой неохотой.

– Да, Анна Михайловна, вы исключительно злопамятны, – граф улыбнулся. – Моя мать погибла при моём появлении на свет, даруя мне жизнь.

Анна задумалась на минутку. В привычно-уверенной ухмылке она отметила горечь, слабо скрываемую для девичьих глаз.

– Алексей Иванович…

– Вы спросите, как можно тосковать по тому, кого никогда не видел и не встречал?

– Не спрошу, Алексей Иванович, потому что причиню вам боль. Это по вашим глазам светло и ясно.

– А ежели я поклянусь вам не поддаться страданию? – граф остановился и повернулся к Анне.

– Не обманете? – девушка кокетливо вскинула бровь. – Тогда я выслушаю.

Алексей тяжело вздохнул, ёжась глубже в тяжёлый шарф.

– Знаете, дорогая Анна Михайловна, совершенно даже не видя человека ни минуты во всей жизни, можно понимать, насколько его сущность важна вам. Не ощутив ни разу присутствия, можно с горечью чувствовать его отсутствие. Душа человеческая – странное явление; она умеет любить и тосковать, дарить счастье и резать хуже остро-ржавого кортика. Вы, должно быть, станете надо мной смеяться, но я искренне верю, что каждый душе предназначена иная, и стоит лишь её однажды повстречать, пересечься одним лишь незримым касанием, и никогда больше эта связь не сможет оборваться.

– И для вас этой душой была мама? – в глазах Анны сверкнула ни то воодушевлённость, ни то слеза.

– Она не успела ей побывать, – Алексей опустошённо сжал челюсти.

Анна печально выдохнула холод белого пара. Слова Алексея затронули в ней самые хрупкие фарфоровые струны, звонко разбившиеся теперь. Девушка беззвучно всхлипнула и часто заморгала, стараясь поскорее сбросить слёзы с ресниц и не потревожить графа. Но тот почти сразу заметил нежное смятение.

– Анна Михайловна, голубка моя, – он аккуратно провёл пальцами в перчатках по холодной девичьей щеке. – Не нужно плакать, у вас застынут ресницы, и я никогда не прощу себе вызванное неудобство.

Алексей растерянно улыбнулся чувствительности девушки. Теперь она казалась ему ещё более нежной и беззащитной.

– Я отвезу вас домой, Анна Михайловна… Отогреетесь, распоряжусь, чтобы вам подали чаю.

– Папенька и маменька отбыли в гости, я не могу… – девушка старалась унять дрожащие губы.

– Вы боитесь? – офицер сочувственно и обиженно посмотрел ей в глаза. – Я не отойду от вас ни на шаг. Или же, если пожелаете, уеду, только вам принесут чашку.

Своё слово Алексей сдержал и поспешил найти подходящий экипаж, что сможет вернуть Анну в приливе чувств домой. Всю дорогу она не выпускала его руки, хотя и смотрела в заснеженное окно. Анна вдруг осознала, что даже в этом странно-холодном мужчине есть чувства, которые он не торопится показать.

Двери Милютинской усадьбы громко распахнулись, и Алексей поспешил успокоить набежавших слуг, что юная госпожа испытала лишь неожиданный прилив эмоций. Велено было принести её любимый облепиховый чай.

– Но граф, помилуйте, где же нам найти ягоды в такую заморозь? – молоденькая темноволосая служанка растерянно всплеснула руками.

– А вы постарайтесь получше, – процедил он сквозь зубы.

Анна уже не плакала и тихо сидела в гостиной на мягком диване, погружаясь в новые неизвестные мысли. Она всё ещё шмыгала носом, вызывая у Алексея чрезвычайное умиление. Суетливые слуги пролетали за стеной быстро и громко, хлопоча о внезапном заказе гостя: один был послан за облепихой, другая успела прибежать от пекаря с эклерами, третий старательно вычищал господскую шубку.

– Анна Михайловна, вам подать в спальню? – полноватая девушка выглянула из тяжёлых кухонных дверей.

– Нет, Настасья, подайте в столовую. Я хочу, чтобы Алексей Иванович выпил чаю со мной.

Офицер удивлённо посмотрел на девушку, подняв брови, но не увидел в ней сомнений. В её ровном взгляде читалось: "Это ведь просто чай". Действительно, редкая девушка решится остаться в доме с малознакомым мужчиной, так ещё и в отсутствии родителей, а Анна вдруг решила отступить от обыденных приличий, оставляя гостя.

Девушка встала с дивана и подошла к офицеру, приглашая его к столу. Алексей аккуратно обхватил ладонями её щёки и нежно поцеловал девушку в лоб. В столовой уже дымили две красивые, явно дорогие чашки, рядом с которыми на таких же тарелочках лежали свежеиспечённые эклеры.

– Простите мне мои слёзы, пожалуйста… – Анна грустно смотрела в желтоватое содержимое чашки. – Ваши слова так тронули меня, и мне стало вас так жаль.

– Не стоит извиняться, Анна Михайловна. Это ваши чувства, а за них не просят прощения. Но жалеть меня тоже не стоит, я этого ужасно не люблю.