Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Губы ребенка посинели. У Эгиса в дальнем углу лежал толстый шерстяной плащ, приготовленный для холодных предрассветных часов. Юноша подобрал его и закутал Александра, стараясь не причинить ему боль жестким панцирем.

— Ну же, — сказал он встревоженно, — ну же, послушай, все хорошо.

Казалось, ребенок не дышит. Что делать? Отхлестать его по щекам, как женщину, зашедшуюся в истерическом припадке? Это, скорее всего, добьет его окончательно.

Глаза ребенка пришли в движение, взгляд стал осмысленным. Он с натугой втянул воздух и испустил пронзительный крик.

С глубоким облегчением Эгис ослабил плащ на дергающемся тельце. Он ласково бормотал и приговаривал над ребенком, как над испуганной лошадью, не сдерживая его слишком сильно, но давая почувствовать твердую руку. В комнате наверху его родители осыпали друг друга проклятиями. Через какое-то время — Эгис не считал минуты, в запасе у него была вся ночь — эти звуки стихли, и ребенок заплакал, но плакал не долго. Придя в себя, он успокоился. Он лежал, кусая нижнюю губу, сглатывая и вглядываясь снизу вверх в лицо Эгиса, который пытался вспомнить, сколько мальчику лет.

— Вот мой юный начальник, — сказал Эгис мягко, тронутый почти взрослой борьбой чувств, отразившейся на личике ребенка. Он отер это личико плащом и поцеловал, пытаясь представить, каким же будет этот золотой мальчик, когда станет достаточно взрослым для любви. — Давай, сладкий мой, будем стоять на часах вместе. Мы приглядим друг за другом, верно?

Он обнял ребенка и ласково погладил его. Прошло какое-то время, — и тишина, тепло, неосознанная чувственность в заботе юноши, смутное сознание того, что им скорее восхищаются, чем жалеют, понемногу погасили боль, изуродовавшую, казалось, все его существо. Рана затягивалась, оставляя невидимые рубцы.

Вскоре ребенок высунул из складок плаща голову и огляделся:

— Где мой Тюхэ?

Что имеет в виду странный ребенок, призывая свое счастье? Увидев озадаченное лицо Эгиса, Александр добавил:

— Моя змея, мой демон. Куда он уполз?

— А, твоя змея, та, что приносит счастье. — Эгис находил любимцев царицы крайне мерзкими. — Она ненадолго спряталась, скоро вернется. — Страж плотнее укутал ребенка, тот дрожал. — Не принимай это близко к сердцу, твой отец не хотел оскорбить тебя. Вино говорило в нем. А сколько тычков и оплеух получил я от своего!

— Когда я вырасту… — Мальчик замолк и принялся считать свои пальцы. — Когда я вырасту, то убью его.

Эгис присвистнул:

— Ш-ш! Не говори так. Это противно богам — убийство отца вызывает фурий, которые преследуют человека, где бы он ни был. — Он принялся описывать фурий, но запнулся, когда увидел, что глаза ребенка расширились. Сказанного вполне достаточно. — Мы получаем пинки, пока молоды, и учимся переносить боль ран, которые ждут нас на войне. Ну-ка отодвинься. Взгляни, что я получил, когда в первый раз сражался с иллирийцами.

Он откинул с бедра подол короткого хитона из красной шерсти и показал длинный зазубренный рубец с вмятиной, оставшейся там, где наконечник копья рассек плоть почти до кости. Мальчик с уважением посмотрел на шрам и потрогал его пальцем.

— Ну, — продолжил Эгис, одергивая подол, — можешь представить, как это больно. И что не позволило мне заскулить вслух и покрыть себя позором перед товарищами? Отцовские оплеухи. Парень, изуродовавший меня, никому не успел похвастаться. Он был моим первым. Когда я показал отцу его голову, он подарил мне перевязь для меча, взамен детского ремешка, который он посвятил богам, и устроил пиршество для всей родни. — Эгис замолчал и кинул взгляд в сторону коридора. Кто-нибудь пройдет, наконец, мимо? Ребенка давно пора отнести в постель.

— Ты не видишь моего Тюхэ? — спросил Александр.

— Он где-то рядом. Это домашняя змея. Они не уползают далеко. Вот увидишь, он вернется за своим молоком. Не каждый мальчик может приручить змею. Я бы даже сказал, в тебе говорит кровь Геракла.

— Как звали его змею?

— Когда он был новорожденным младенцем, две змеи заползли к нему в колыбель.

— Две? — Ребенок нахмурился, сдвинув тонкие брови.

— Да, но это были злые змеи. Их послала жена Зевса Гера, чтобы они задушили малютку. Но он схватил обеих, по одной в каждую руку…

Эгис осекся, молча проклиная себя. Или этот рассказ вызовет у ребенка дурные сны, или, всего вероятнее, парень сбежит из дворца и попробует задушить какую-нибудь гадюку.

— Но понимаешь, все это произошло потому, что Геракл был сыном бога. Он вырос как сын царя Амфитриона, но царица, жена Амфитриона, понесла от Зевса. Поэтому Гера ревновала.

Ребенок настороженно вслушивался:

— И он был вынужден трудиться. Почему он работал так много?

— Эврисфей, новый царь, завидовал ему, потому что Геракл превосходил его во всем, он был герой и полубог. Эврисфей был простым смертным, понимаешь, и считалось, что царство отойдет Гераклу. Но Гера устроила так, чтобы Эврисфей родился первым. Вот почему Гераклу пришлось совершать свои подвиги.

Ребенок кивнул, как будто ему все было понятно.

— Геракл должен был совершать подвиги, чтобы доказать, что он — лучший.

Этого Эгис уже не слышал. В коридоре наконец раздались шаги начальника ночной стражи, совершающего обход.

— Никого не случилось под рукою, господин, — объяснил юноша. — Я ума не приложу, чем занята нянька. Ребенок посинел от холода, разгуливая по дворцу в чем мать родила. Он говорит, что ищет свою змею.

— Ленивая сука. Пошлю-ка я кого-нибудь из девчонок-рабынь, чтобы ее подняли на ноги. Сейчас слишком поздно, чтобы беспокоить царицу.

Он энергично зашагал прочь. Эгис посадил ребенка к себе на плечо, похлопал по ягодицам.

— Пора тебе в постель, Геракл.

Ребенок изогнулся, обеими руками обхватив его за шею. Эгис не выдал его. Для такого друга ничего не жалко. Пока что он делит с воином тайну — это все, что он мог дать Эгису.

— Если мой Тюхэ вернется, скажи ему, где я. Он знает мое имя.

Птолемей, известный всем как сын Лага, легким галопом гнал своего гнедого к озеру Пеллы; там, вдоль берега, было отличное место для верховой езды. Лошадь подарил Лаг, который с годами привязывался к юноше все сильнее, хотя детство того было довольно безрадостным. Сейчас Птолемею было восемнадцать; он был смугл, широк в кости, и его строгий профиль с годами обещал сделаться жестким. Он заколол своего вепря и мог сидеть за столом с мужчинами. Первого человека он убил в приграничной стычке и сменил мальчишеский поясной шнурок на красную кожаную перевязь, где висел кинжал с костяной рукояткой. Ясно было, что он заслужил доверие Лага. В конце концов они поладили друг с другом, и царь хорошо обращался с обоими.

Между сосновой рощей и озером он увидел, как Александр машет рукой, и направился в его сторону. Он любил мальчика, который, казалось, нигде не мог найти себе компанию: слишком сообразительный для младших, хотя ему еще не было и семи, слишком маленький для старших. Александр бежал через окаймленную низкорослыми камышами заболоченную пустошь, которая за лето спеклась и затвердела; его огромная собака разрывала землю в поисках мышей-полевок, периодически возвращаясь к хозяину, чтобы ткнуться перепачканным носом ему в ухо. Иногда она делала это, не отрывая передних лап от земли.