Феминистки не носят розовое (и другие мифы) - Скарлетт Кертис

Тогда я решаю поговорить с женщиной, знающей меня как никто другой, но которая никогда не пыталась навязать мне мысль о необходимости защищать ценности феминизма. Единственное, что она всегда повторяла: мы с сестрами можем быть теми, кем хотели бы стать.

— Мам, я — феминистка? — без обиняков спрашиваю я. Она озадачена не меньше меня и интересуется, с чего бы мне ею не быть.

— Веришь ли ты в равные права мужчин и женщин? Считаешь ли, что женщина может работать? Обладают ли мужчины и женщины одинаковыми интеллектуальными способностями?

— Да, да! — отвечаю я и даже готова биться об заклад, что среднестатистическая женщина превосходит мужчину по интеллекту, но это лишь мое мнение.

— Тогда ты — феминистка, — кивает мама и тут же продолжает: — Ну конечно, только вспомни, в каком восторге ты была в детстве от диснеевских принцесс! Я бы даже сказала, что они были твоими ролевыми моделями!

От этих слов сердце обрывается, так как я знаю, что это правда, и мне до конца жизни придется в разговоре с феминистками врать о первых кумирах. Все дело в рассмотрении мультипликации с точки зрения феминизма, потому что Белль считают запутавшейся и беспомощной жертвой стокгольмского синдрома, а Ариэль — дурным примером для подрастающего поколения, потому что она предала свою сущность в обмен на ноги и, будем честны, вагину, которые смог бы полюбить принц.

При этом сердце начинает биться чаще, когда я думаю о решительных сказочных принцессах, их возвышенных идеях, полных надежд сердцах и шикарных локонах. Я соглашаюсь с мамой, решив отбросить на сегодня мысли о феминизме, и сажусь второй раз за месяц пересматривать «Принцессу-лебедь». Завтра можно будет снова вспомнить Матильду, Джо Марч и Гермиону Грейнджер, на которых ссылаются как на достойные фигуры феминизма. К сожалению, я никогда не идеализировала этих литературных героинь, хотя очень их люблю. «Нет, нельзя признаваться», — говорю я себе, наблюдая за превращением Одетты из грациозного лебедя в еще более привлекательную девушку со всеми ее изгибами, формами и изящными ногами.

Она слишком женственна, чтобы быть феминисткой.

Не скажу точно, когда я впервые начала определять для себя, кем женщина может или не может быть, но все юношеские годы я была убеждена, что мне предназначены книги, а другим — красота. В какой-то момент я усвоила концепцию, в которой целостная женщина, обладающая политической осознанностью и способная изменить мир, достойна внимания, но находится при этом выше женских слабостей. Листая Vogue и Elle, я узнала, что красота — удел привилегированных, скулы, стройность и богатство — что-то обязательное, и начала симпатизировать миру, к которому не принадлежала. Я научилась с пренебрежением смотреть на красивых женщин, считая, что женщина попросту не может быть очаровательной и умной одновременно: надо выбрать что-то одно — и я знала, какая из двух опций заслуживала если не желания, то хотя бы уважения. Я носила вещи с ярким принтом, серьги с подвесками-жуками и цветные колготки, потому что чудачки были думающими, интересными, а те, кто дефилировал по городу в коротких топах, демонстративно сверкая пирсингом пупка, явно не могли думать о чем-либо, выходящем за пределы собственного совершенства.

Я проходила мимо объекта воздыхания, уткнувшись в «Анну Каренину» и мучительно желая, чтобы он заметил мой внутренний мир и достойное восхищения отречение от топов и отчаянных попыток стать объектом сексуального влечения. Однажды я даже нарядилась Гарри Поттером на выпускной вечер — это был тихий, ироничный протест против сетчатых чулок и полосок автозагара моих менее критично смотрящих на мир ровесниц. Мне казалось, что вышло забавно и по-взрослому осмысленно, но я поняла, о чем подумал привлекательный мальчик, когда через всю комнату бросил на меня взгляд и презрительно скривился, отметив стаканчик апельсинового сока в руках и смазанный шрам в виде молнии на лбу. Ясности этот случай не добавил.

Я нравилась себе, понимала себя, знала, что мне необязательно быть красивой, чтобы заслужить внимание, тем более что мысли, мечты и планы по спасению мира казались более ценными и интересными. Гораздо лучше и полезнее проводить время за чтением русской классики, нежели какого-то глянца или последней книги о похудении, написанной звездой телешоу. В своей карьере я хотела добиться уважения и восхищения, будучи начитанной, социально ответственной и элегантной; приклеивание же изящно украшенных акриловых ногтей стоило бы мне двух часов культурного просвещения. И все же просто взять и перешагнуть через очевидное выражение женственности не получалось.

Я отчетливо помню, когда впервые ко мне тепло отнеслась красивая женщина. Мне было одиннадцать, тощая от постоянного расстройства пищевого поведения, я стояла на ступенях дома очередной идеальной незнакомки, которая, как надеялась моя мама, сможет меня вылечить, и тут дверь распахнулась, из нее хлынул свет. Мой новый терапевт — крашеная блондинка с сияющей кожей и высокой грудью, притягивающей взгляд. Я замкнулась еще сильнее, испугавшись взгляда этой женщины и почувствовав себя недостойной ее внимания, безнадежно ничтожной рядом с настоящей принцессой.

«Привет, красотка!» — поздоровалась она так громко, что наверняка было слышно всей улице, а потом так крепко меня обняла, что я едва не закашлялась. Она провела меня к себе и взялась помогать мне заново собирать воедино мои душу и жизнь. Эта лучезарная, блестящая, творческая, сострадательная, добрая, мудрая, чувствующая, сильная, мягкая, великолепная женщина исцеляла меня не столько словами, сколько добротой и вниманием, которыми раз в неделю одаривала меня на протяжении часа. Красивые, ярко подведенные глаза, в которых светилась душа, смотрели на меня с любовью и теплом, и в них я увидела отражение кого-то, достойного восхищения, кто не должен быть наказан за само существование и кому только предстоит раскрыть собственные таланты.

Она стала первой, кто показал мне, что женщина может быть кем угодно, что она может размышлять над «Книгой тайн» Ошо, пока сохнет автозагар, и быть без памяти влюбленной, но при этом не терять себя.

Эта женщина была волшебством и чудом, казалась какофонией из оксюморонов. Она была самой могущественной из всех женщин, что мне доводилось видеть, и впервые я поняла, что женские очарование и красота, которыми щедро делятся, а не прячут глубоко внутри, — это дар, ресурс и средство перемен.

Взрослея, я встречала множество богоподобных женщин, легкомысленных ровно настолько, насколько они были умны и любящи, и простила себе тягу к девчачьим слабостям. Я начала тратить время на вещи, которые не изменили бы мир, но позволяли мне чувствовать себя лучше, могущественнее и способной к свершениям. И как только я стала потакать своим желаниям, тут же почувствовала, как одержимость прежде чужим миром растворяется. Перестали подгибаться коленки, когда я слышала от мальчиков столь желанное раньше «ты милая».

«Знаю, — проносился в голове сухой комментарий в ответ на эти поверхностные наблюдения. — Дальше что?»

Однако не было ли мое высмеивание женственности более честным самовыражением и поддержкой феминизма? Неужели патриархальное общество сломило меня и вынудило тратить драгоценные время и энергию на то, чтобы ласкать мужской взор? В последнее время я часто задаюсь этими вопросами и пытаюсь найти собеседницу, которая была бы более утонченной, человечной, безоговорочно женственной, мягкой, уязвимой, но при этом оставалась сильной. Чувствует ли она эту границу или просто запутывает людей? Противоречит ли женственность феминизму?