Языческий алтарь - Жан-Пьер Милованофф

– Ты не спишь, Жан Эфраим?

– Что-то не спится.

– Что с тобой? Ты плачешь?

– Это оттого, что сегодня днем я повстречал лису.

– Ну и что? Разве это в первый раз?

– Нет. Но она меня знала.

– Неужели?

– Она подошла ко мне, обнюхала меня. Я видел, как она открыла пасть, словно чтобы со мной поговорить. Она хотела, чтобы я пошел с ней, в ее нору.

– У тебя слишком бурное воображение, Жан Эфраим. Уж я-то знаю этих лисиц. Я встречал их десятками. Вовсе они не такие хитрецы, как утверждают. Волки, например, гораздо хитрее. Ничего, вот устроим облаву, и твоей лисице несдобровать. Повесим ее шкуру под террасой – пусть знает, как заставлять тебя плакать. А теперь спать!

В этом году день Святого Вареза приходится, если не ошибаюсь, на воскресенье. Вся деревня украшена в честь своего основателя, жившего в X веке. После мессы дети отправляются в горы, чтобы в подражание святому мученику «кормить изголодавшихся пташек». Маленький Жан не хуже прочих бросает кусочки сала воронам. На обратном пути он, как и его спутники, наполняет мешок дикими орхидеями и горечавками, чтобы рассыпать их перед церковью, приговаривая:

Святой Варез, пожалуй нам

Корм овечкам, голод волкам!

Весь ритуал символически повторяет последнее чудо, сотворенное святым. Существует несколько его вариантов. Я поведаю самый известный, тот, что обворожил юного Эфраима.

В возрасте ста десяти лет монаху Варезу (по другим источникам, Вразику) пригрезилось, будто ангел повелевает ему вернуть на праведный путь нескольких разбойников, разоряющих край. Очнувшись, он, не теряя времени на расчесывание бороды, запрягает мула, подведенного ему учениками, и тонет в тумане. Цок-цок, цок-цок. Путешествие длится десять дней. Проголодавшись, он зачерпывает пригоршню снега, тем и довольствуется. Если уши его мула деревенеют от мороза, он согревает его своим святым дыханием до тридцати семи градусов Цельсия. Утверждают даже, что по вечерам, прежде чем улечься спать под открытым небом, используя мула в качестве подушки, он разводит костер из вечного льда – фокус, вызывающий восхищение и оторопь у сегодняшних иллюзионистов.

Наконец, на двенадцатый день пути Варез (или Вразик) добирается до перевала. Мул охвачен неясными сомнениями и трясется с головы до копыт. Но монах знай себе стискивает его каблуками, суля двойной рацион овса. С посулами он поторопился: бандиты, прятавшиеся среди скал, выхватывают сабли и несутся ему наперерез на своих низкорослых неоседланных лошадках.

История утверждает, что на лице отшельника не было ни тени страха и что душа его продолжала пребывать в мире, «подобно дождевой капельке, не чувствующей в трещине скалы порывов ветра». Предположим. Но наш путешественник не высечен из камня. Когда его мулу перерезали горло, по его щеке скатилась слеза. Слабость, проявленная монахом, доставляет удовольствие атаману разбойников, свирепому Белароту, не улыбавшемуся, как гласит легенда, с самой колыбели (плакать он тоже не умел).

– Ты слывешь человеком, безразличным к благам этого мира, чего же ты пожалел осла?

– Это доказывает, – отвечал отшельник, – что я еще недалеко ушел по пути совершенства.

– Гляди-ка, у тебя неплохо подвешен язык, ты меня смешишь. За это полагается возмещение.

(Магнитофон тогда еще не изобрели, так что устная традиция может искажать речи, произнесенные в действительности.)

– Возмещение за мою старушку Арманду? – удивляется Варез (или Вразик).

– Проси, чего хочешь. И поскорее, здесь слишком холодно.

Монах не стал медлить с вычислениями: он сразу заявил, что на сей раз согласен на сто пятьдесят тысяч золотых, чтобы настроить в окрестностях монашеских пустыней.

Услышав такую сумму, Беларот чуть не задохнулся от ярости.

– При жизни твою клячу никто не взял бы и задаром, а ты требуешь целого состояния за ее тушу!

– Ты сам мне сказал назначить цену. В сравнении с твоими прегрешениями она чрезвычайно низка.

– Ты хоть представляешь, какая это уйма денег? За сумму в десять раз меньше архиепископ Кунео приобрел недавно красивейшую на свете молодую чистокровную кобылицу цвета свежих сливок. Ее развевающаяся грива похожа на шелковые нити, переплетенные с нитями чистого золота. Взор ее разгоняет тучи. Архиепископ собирается преподнести ее своей новой сожительнице, поклявшейся сделать его папой римским. Ее конюшню день и ночь стерегут две сотни воинов с алебардами. Даже чихнувшему в ее присутствии грозит смертная казнь.

– Ну так приведи мне эту кобылицу, и мы будем квиты, – рассудил старик.

– В другое время эта шутка стоила бы тебе жизни, – ответил Белорот, занося над головой почтенного старца саблю (а на самом деле – серп). – Но мне хочется сохранить тебе жизнь. Сотвори чудо для меня одного – и я тебя отпущу. А то повсюду стану рассказывать, что ты болтун.

– Если бы ты вылизал мне сандалии, это уже было бы чудом! – проворчал вконец измученный Варез.

Разбойник рубанул своим оружием, и голова святого слетела с плеч. Одни говорят, что она ушла под землю прямо перед террасой Жардров, где и по сию пору можно любоваться дырой. Другие утверждают, что она трижды подпрыгнула, наметив при соприкосновениях с камнями будущие границы деревни. В действительности не было ни погружения, ни прыжков: голова угодила в сугроб и в нем застряла.

Убийца поспешил прочь с места преступления, прихватив с собой свидетельство одержанной победы. Свесившись на монгольский манер с лошади, он схватил окровавленную голову и бросил ее в суму у себя на поясе. В тот же самый миг поднялась буря. Длилась она девять раз по девять дней – вдвое дольше Потопа. И каждый день снегу падало в девять раз больше, чем накануне. Вот и подсчитайте, сколько его навалило. Все сообщники разбойника погибли от снегопадов, невзирая на одежды из волчьих шкур. Оружие их пропало, лошадей завалило. Вечером восемьдесят девятого дня разбойник, чудом протянувший столько времени, понял, что тоже подохнет с голоду, как оголодавшая ворона. Тогда открыл он свою поясную суму, облобызал лицо старца, ощупал уши, нос, щеки, сохранившие живое тепло. Голод его и безумие были таковы, что он с наслаждением впился зубами в плоть Блаженного.

И тотчас прекратилась буря. Рассеялись тучи. Над горами заголубело ярким колпаком ясное небо, луга зазеленели травой. Беларот заметил у своих ног змею из растопленного стекла, текущую среди цветов. Он собрал останки святого, обмыл его череп и кости в живой воде. Кровь превратилась в потоке в красные камни, кости засияли в воде, как звезды. Он высушил их на солнце и унес с собой. И отправился он в погоню за северным ветром.

Шагая, Беларот чувствовал, как к нему возвращаются силы. Это было первое счастье. Вторым счастьем было постукивание костей на дне сумы. Третье его счастье было ускользающим и скоротечным, как ветерок, с недавних пор обдувавший его виски.