Фокусник из Люблина - Исаак Башевис Зингер

— Хазкеле, ты?

— А кто еще?

— Так поздно носишь воду?

— Надо же заработать. Нужны деньги к празднику.

Яша порылся в карманах и достал злотый:

— На.

Хазкеле не протянул руки.

— Что это еще? Я милостыню не беру.

— Да не милостыня это. Просто для твоего мальчишки. Купи ему пряников на праздники.

— Ну, когда так, возьму. Спасибо тебе большое.

И его грязные пальцы на мгновение соприкоснулись с Яшиными.

Подойдя к своему дому, Яша бросил взгляд на окошко. Обе швеи все работали — продолжали трудиться над подвенечным платьем. Пальцы сновали быстро-быстро, лишь мелькали наперстки. При ярком свете лампы волосы одной из мастериц, казалось, охвачены пламенем. Эстер суетилась у печки, подкладывая под таганок еловые чурочки: готовила ужин. Посреди комнаты стояла квашня с тестом, прикрытая холстиной и подушкой: Эстер затворила тесто, собираясь печь штрудель для праздника. Ну как ее оставишь? — подумал Яша. Все эти годы она была мне единственной опорой. Если б не ее преданность и верность, меня давно бы уже носило ветром, как лист в бурю.

Яша не пошел в дом, а через сени отправился на задний двор поглядеть на своих кляч. Задний двор — это как кусочек деревни посреди города. Влажная от росы трава, аромат яблок, еще совсем зеленых, незрелых. Казалось, здесь выше небо, да и звезд на нем высыпало больше. Вдруг сорвалась где-то звезда и понеслась вниз, чертя на небе огненный след. Пахло чем-то сладким, пряным. Что-то шелестело, шуршало, волновалось, стрекотали кузнечики — каждый на свой лад. Все сливалось в общий оглушительный звон. Прошуршала в траве полевая мышка. Свои ходы прорыли кроты, и бугорки земли обозначили их путь. Птицы свили гнезда: на деревьях, в сарае, под застрехой. Дремали куры на сеновале: каждую ночь они негромко пререкались, деля места на насесте. Свежий ночной воздух. Яша глубоко вздохнул. Все же странно: каждая из звезд больше, чем земля, и так далеко до каждой из них: миллионы и миллионы километров. А если прорыть яму глубиной в тысячу километров, можно добраться и до Америки. Яша отворил конюшню. Лошади едва лишь вырисовывались, окутанные тайной. В их вопрошающих, все понимающих глазах сверкали золотые искорки. Вспомнилось Яше, что отец его — да будет благословенна его память! — говорил сыну: «Животным дано видеть силы зла». Кара обмахивалась хвостом и била о землю копытом. Яша прямо-таки физически ощущал, как безмерно предана ему эта кобыла.

В первый день праздника швуэс все синагоги, и бейт-мидраши, и все хасидские молельни были переполнены. Вот и Эстер, достав тисненый золотом молитвенник, надела шляпку, купленную еще к свадьбе, и отправилась в женскую синагогу. Яша остался дома один. Раз Бог никогда не отвечает — для чего же тогда с ним разговаривать? Еще в Варшаве он купил толстую книжку — на польском — о науке, о законах природы, и теперь принялся за нее. Там про все было: и про законы тяготения, и почему у магнита есть северный и южный полюс, почему одинаковые полюса отталкиваются, а противоположные притягиваются; почему плавает пароход, каким образом работает гидравлический пресс, как громоотвод притягивает молнию, отчего приходит в движение локомотив. А еще там содержалась информация, жизненно важная для Яши: ведь он многие годы ходил по канату и не знал, что держит равновесие только потому, что центр тяжести находится прямо над веревкой. Однако же, даже прочтя до самого конца эту «просветительскую» книгу, на многие вопросы Яша так и не получил ответа. Как образуются скалы, утесы, горы? Что она такое, это гравитация? Почему магнит притягивает железо и не притягивает медь? Что такое электричество? И откуда это все взялось: небо, земля, солнце, звезды? В книге упоминались гипотезы Канта и Лапласа о происхождении солнечной системы, но там тоже как-то не сходились концы с концами. Эмилия подарила Яше толстенный том, написанный каким-то профессором теологии, по истории христианства, но эти разговоры о непорочном зачатии, объяснение триединства: Бог-отец, Бог-сын, Бог-Дух Святой — представлялись Яше еще более невероятными, чем все те чудеса, что хасиды приписывали цадикам. Как можно во все это верить? — удивлялся Яша. Да нет, Эмилия притворяется. Все они притворяются. Весь мир участвует в фарсе, попросту говоря, ломает комедию, потому что каждый стесняется сказать: не знаю.

Яша расхаживал взад-вперёд. Мысли эти приходили ему в голову, когда он оставался один. Как так получается? Его отец был набожный еврей, бедняк, жестянщик, владелец скобяной лавочки. Мать умерла, когда Яше было около семи. Отец больше не женился. Мальчик рос, предоставленный сам себе. День пойдёт в хедер, потом три дня пропустит. В лавке у отца было полно самых разнообразных замков и ключей. Яшу это ужасно занимало. Часами он был в состоянии крутить, вертеть замок то так, то этак, разбирать его, пока не откроет без ключа. Приезжали в Люблин циркачи из Варшавы, из других больших городов — Яша следовал за ними из улицы в улицу, наблюдая все трюки, а потом пытался воспроизвести. Если же доводилось увидеть карточный фокус, возился с колодой до тех пор, пока этот фокус не удастся. Во все глаза глядел, как акробат ходит по верёвке, а потом бежал домой и пытался сделать то же самое. Упав, подымался и снова пробовал. Бегал по крышам, нырял на глубину, прыгал с балконов на солому — перед праздником Пасхи, когда меняли солому в матрасах, а старую выбрасывали на улицу. Всё ему сходило с рук.

Он передёргивал молитвы, нарушал субботу и всё же продолжал верить, что Ангел-хранитель стоит на страже и бережёт его от всевозможных бед. И это его-то, безбожника, известного в Люблине нахала и плута, грубияна и дикаря, — надо же так случиться, чтобы его полюбила порядочная девушка. Влюбилась в него. А он увязывался за любым бродячим цирком, даже за цыганом с медведем, за любой польской странствующей труппой, выступавшей где придётся, аж в пожарных сараях. Но Эстер ждала его — ждала терпеливо, подолгу, прощала все эти выходки. Только благодаря ей есть у Яши собственный дом, есть хозяйство, есть уверенность, что Эстер ждёт его. Это льстило честолюбию. Желая упрочить положение, прославиться на всю Польшу, Яша выступает в летних театрах, в Варшавском цирке. Теперь уж не ходит он по улицам и дворам в сопровождении обезьянки, с шарманкой — теперь он, Яша, мастер, артист. Газеты наперебой расхваливают его, пишут: «большой талант». Господа и дамы приходят за кулисы, чтобы поприветствовать его и поздравить с успехом. Живи он в Европе, говорили они, была бы уже у Яши мировая известность.

Годы шли, но трудно было сказать, куда они уходят. Временами он чувствовал себя всё ещё мальчишкой, а иногда — столетним стариком. Яша сам выучил русский, польский, арифметику, грамматику. Прочёл учебники по алгебре, физике, химии, географии, истории. Голова его была забита всевозможными фактами, датами, самыми разнообразными сведениями. Стоило ему лишь бросить взгляд, и было ясно, что за характер у человека. Стоило кому-то открыть рот, а Яша уже знал, что тот собирается сказать. Он мог читать с завязанными глазами, был непревзойдённым экспертом по месмеризму, магнетизму, гипнозу. А вот между Эмилией, дамой благородного происхождения, профессорской вдовой, и им, Яшей, происходило нечто совершенно иное. Это не он магнетизировал, притягивал её, тут было совершенно иначе. Как бы далеко она ни была, на любом расстоянии, хоть за тысячу вёрст — никогда не покидала его Эмилия. Яша ощущал на себе её пристальный взгляд, слышал голос, вдыхал аромат её тела. Постоянно в напряжении, как натянутая тетива, или же будто идёт по проволоке. Только соберётся заснуть — она тут же приходит, пусть лишь в воображении, но такая трепетно живая, шепчет всякие нежные пустяки, целует, обнимает, высказывая к нему свою любовь, и, что странно, Галина, дочь Эмилии, тоже всегда рядом с матерью.