Самый чувственный год - Рэйчел Стюарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопрос в том, предоставит ли он мне это пространство?
Я выпрямляю спину и прохожу мимо него. Чувствую, как его глаза сверлят мою спину. Моя кожа оживает от его близости. Сердце тоже. Обретение пространства чисто физически, может, и не проблема. А вот ментально, эмоционально…
Эдвард
Она на удивление быстро спускается по лестнице, сумка ей ни в малейшей степени не мешает. Это было бы впечатляюще, если бы я не знал, что убегает она от меня.
Снова.
Оказавшись снаружи, она и не подумала замедлиться. Куда она так спешит?
— Уходишь, не попрощавшись?
Она замирает на ступеньках, резко выдыхает, прежде чем повернуться ко мне.
— Послушай, Эдвард…
— Не волнуйся, Саммер, ты уже делала так. Теперь я не обижусь.
Она бросает взгляд на улицу, готовая бежать.
— Но нам действительно надо поговорить.
— Прямо сейчас мне нужно пространство, чтобы подумать.
Я засовываю руки в карманы, стараясь не обращать внимания на боль от ее побега и упрямое желание оставаться на своей орбите. Проклятие. Как же так, прошло двадцать лет, а неприятная потребность быть рядом с ней, несмотря ни на что, осталась!
Внутренняя потребность, настолько глубокая, что стала такой же частью меня, как кровь, текущая по венам.
— Тогда когда?
— Скоро.
— Как скоро?
— Я не знаю, Эдвард! — выпаливает она, раздраженная. — Все это стало для меня огромным потрясением, и мне нужно собраться с мыслями, прежде чем я смогу вести с тобой разумный разговор об этом.
— Хорошо. Где ты остановилась?
— Какая разница?
— Я пришлю за тобой машину, когда ты будешь готова поговорить.
— Не стоит.
— Это его работа.
Она смеется, и я не выдерживаю:
— Рад, что ты находишь это забавным.
Она качает головой, спускается по последней ступеньке, поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Я готовлю себя ко всему, что она захочет сказать. Заставляю себя сопротивляться теплу, которое пульсирует во мне оттого, что она снова так близко.
— Мы поговорим в поместье! — Это приказ, а не просьба. — В конце концов, нам там жить.
По коже бегут мурашки, когда я признаю эту истину, сердце бьется учащенно, призывая ее отказать мне.
— Хорошо.
Я сглатываю, игнорируя учащение пульса, вызванное ее неожиданным согласием.
— Хорошо.
— Но я доберусь до поместья своим ходом. Когда ты собираешься уезжать?
Я смотрю куда-то вдаль. Шум и суета Эдинбурга помогают отвлечься от нее и избавиться от давления, нарастающего в голове и груди. Почему так трудно дышать, когда она рядом? Просто сосредоточиться и ясно мыслить?
Может быть, она права, требуя немного пространства и времени порознь, прежде чем мы обсудим дальнейшие действия.
— Скоро. Сначала мне нужно уладить здесь кое-какие дела.
— Хорошо. — Она уже собирается уйти. — Я пришлю тебе сообщение, когда буду готова поговорить.
— А тебе не понадобится мой номер для этого?
Ее щеки краснеют, она делает шаг ко мне, роясь в кармане в поисках телефона. Передавая мне телефон, на меня не смотрит. По какой-то причине я позволяю нашим пальцам соприкоснуться и чувствую, как древняя связь согревает меня. Дразнит меня.
Я слышу, как она резко втягивает в себя воздух, вижу головокружительный по своей интенсивности огонь в ее глазах, когда она смотрит на меня. Тысяча давно похороненных желаний вырывается на поверхность, и я хочу притянуть ее к себе. Сделать то, на что у меня не хватало духу все эти годы.
Она отдергивает руку. Я возвращаюсь к реальности. Все дело во мне, а не в ней. Это я хочу и чувствую больше, чем следовало бы.
Я стискиваю челюсти, крепко сжимаю ее телефон, набираю мой номер, чтобы у меня сохранился ее номер, и возвращаю ей телефон. Она настороженно смотрит на меня и облизывает губы.
— Спасибо. Прощай, Эдвард.
Прощай, Эдвард. Какая простая фраза. Вот я и получил прощание. С задержкой на двадцать лет.
Она поворачивается, чтобы уйти, а во мне поднимается гнев, уродливый, горький, холодный.
— Саммер!
Она поворачивается ко мне полубоком.
— Да?
— Возможно, ты однажды нашла дом в Гленробине, и бабушка, возможно, снова подарила его тебе, но я не она. И найду способ обойти завещание, даже если это будет последнее, что я сделаю.
Ее глаза расширяются, но я уже отворачиваюсь. Меня не волнует, причинил ли я ей боль. Меня это не волнует. Хотя ногти, впивающиеся в ладони, свидетельствуют об обратном. Я ухожу, высоко подняв голову и расправив плечи.
Так нельзя. Уехала на двадцать лет, а потом вернулась да еще с претензией на наследство. Поместье моей семьи.
Тебя лишь имущество беспокоит?
Я будто слышу голос бабушки у себя в голове, побуждающий меня признать истинный источник беспокойства. Я провожу рукой по волосам.
Вдалеке мой водитель выходит из машины, подбегает к багажнику и достает зонтик. Слишком поздно. Я промок насквозь. И даже не заметил.
Я отмахиваюсь от зонтика, предпочитая барабанный бой дождя паническому стуку сердца.
Глава 3
Саммер
Пальцы зависают над клавиатурой. Я набирала и удаляла его имя несколько раз. Судя по взглядам посетителей кафе, сидящих неподалеку, постукивание по клавишам становится все более агрессивным.
Хотя, возможно, я просто чувствительна к их взглядам, поскольку осознаю, что поступаю неправильно.
Любопытство. Как сплетница.
Я бы предпочла искать информацию в уединении своего номера, но оказалось, что их услуги не включают бесплатный вай-фай. И вот я в кафе, пристально смотрю на свой ноутбук. Мои поиски ни к чему не привели.
Я не искала информацию о нем уже лет десять. От Кэтрин я знала, что у него все хорошо, а мне не стоит больше дразнить себя.
Медийная привлекательность Фицроев не знает границ. Очаровательная внешность, аристократические корни, воспитание, вращение в высших кругах — все это приманивало репортеров отовсюду. Об этой семье писали все газеты.
Но мужчина, которого я вижу сейчас, разительно отличается от парня, которого я знала. Сейчас это суровый, очень суровый мужчина. И дело не в возрасте. Есть что-то еще. Что-то темное и опасное.
Его ненависть к тебе.
Я отбрасываю эту мысль. Не хочу верить. Склонна думать, что это просто неотъемлемая часть того человека, которым он стал сейчас.
А может, все дело во мне? Может, когда меня нет рядом, он совсем другой?
Нет, я не хочу в это верить.
Как не хочу верить и в то, что он стал таким холодным и безжалостным. Даже его акцент стал резким.
А что насчет того, как он коснулся
