Записки остраннённого - Я. Нелитов

воплощений поэта-творца? Ну да, не самых лучших его качеств, но все же воплощение. Вот пусть и поживут вдвоем в одном теле. Говорят, все творцы немного шизоиды.

Однако у них проблема. Они, изволите ли видеть, больше не могут переплывать речку. Зима. Замерзла речка. Бедняги… Приходится с утра – видимо, из-за тоскующей своей лени – садиться в ванну со льдом. Онегину. В ванну. Со льдом… Вот уж воистину лень так лень – это вам не напряженное чтение записочек в петербургской постеле в полдень.

Потом – шизоидный бильярд с собой (бильярду-то кто и когда Онегина учил?..) и – приезжает Ленский. (Похоже, реальный Александр Сергеевич у себя в Михайловском извлекал Ленского прямиком из собственного отрочества. Не обедать же одному!)

***

Итак, автор дал героине несколько месяцев паузы, чтобы любовь ее в одиночестве окрепла. А герою – несколько месяцев святой жизни. Последнее – точно напрасно. Ибо предстоит сыграть ему роль отнюдь не святого, а, напротив, мелочного, злобного и неумного светского хлыща. И тут уже будет не до наших «штрафных очков» – сам автор попросту удалит его из игры – волевым решением. Да, снова отступив от своего же правила – не вмешиваться. Иначе действие романа встало бы. Так что на именинах у Татьяны придется автору вытащить на свет того, петербургского Евгения. (Александр Сергеевич, так который же из Онегиных – настоящий? «– Знаком он вам? – И да и нет».)

А до именин в романе «Татьяна Ларина» – большая порция психологии. В исполнении того Пушкина, который – наше всё: и Достоевский, и Гоголь, и даже Фрейд.

Как и положено богу, Пушкин вполне обходится тут и без ворожбы, и без прочих глупых суеверий. На что они? Он заглянет героине прямо в душу. Чего никак не стоит ждать от него по отношению к другим героям романа. («Сон Ленского»… Не смешно.) Может быть, потому те двое так и не ожили настолько, насколько жива героиня. Жива и по сей день.

Нас, однако, интересуют не сны, какой бы великий мастер ни брался их толковать. Почва сия слишком зыбка для выбранной нами роли. Так что – к действию! К поведению героев, а не к их снам. В данном случае – к поведению героини. Здесь, на именинах, впервые появляется – пока всего лишь слабой тенью – Татьяна новая. Будущая. Та, кого Онегин встретит через два года в столице – в образе идеально властвующей собою княгини. Именно эту тень ему и следовало бы заметить на именинах – зарождающуюся сильную личность. Да вот беда: на именины-то приехал вовсе не тот Евгений, какого мы видели в его имении «святым». Творец оставил его – и перед нами снова всего лишь человек – тот самый, петербургский, со всеми его мелочными чертами. Без бога в душе. Иначе было нельзя: шоу должно продолжаться. Хорошего Онегина – понемножку.

Да и Ленскому придется явить свою глупость во всей ее красе. Такого от него мог ожидать разве что Пушкин. Онегин же – в своей упрощенно-светской ипостаси – нет. Вот оба героя и загнали себя в колею. Точнее – в ловушку, приготовленную им их творцом. Ибо колея там одна, общая. А движение – встречное. «Да, да, ведь ревности припадки – // Болезнь, так точно как чума, // Как черный сплин, как лихорадки…» А нечего было вам двоим действовать сугубо рефлекторно – ведь автор готов был дать вам свободу воли! А вы? Эх вы…

Приношу извинения: приведу здесь целую строфу из шестой главы. Ее, как и предыдущую, ХV-ю, которую я только что цитировала, Пушкин исключил из окончательной редакции романа – обе они доступны лишь в черновиках. Нам же с вами эти строфы придутся весьма кстати. Итак:

ХVI

Порою в рифмах столько прозы,

Что впору вовсе бросить их.

Где сладки грезы, там и слезы,

Увы, такой российский стих.

Да вот беда и в жизни то же:

С истертой рифмой больно схожи

Деянья наши всякий раз –

Ну точно в строку ставят нас!

Как так? Да верно, право слово,

Привычка выберет сама,

Не надо сердца ни ума,

Чтоб повторить созвучье снова.

Однако к ревности ужель

Нет лучшей рифмы, чем дуэль?

***

Мы обещали быть честными: Ленского убил все же не совсем Онегин, а отчасти и тот, кто их обоих породил. И сотворил ту самую ситуацию-ловушку. Признаем и еще одно: убил правильно. Не «за дело», а именно правильно. И драматургически, и «по жизни». Ибо – «Прошли бы юношества лета: // В нем пыл души бы охладел // …счастлив и рогат…» Что поделать, Пушкин знает Ольгу куда лучше, чем Владимир. А вот Онегин как раз точен – с первого же взгляда. Опыт… Потом он ее «верность» еще и проверил – всего лишь одним пошлым мадригалом. А заодно и «ум» Ленского. (Вот вам и многочасовые высокоинтеллектуальные дискуссии о плодах наук, добре, зле и вековых предрассудках…) Один укол ревности – и… воля – волей, а против доминанты не попрешь.

Хоть автор и любит сердечно своего героя, но позволить ему долго оставаться, так сказать, хорошим – не страдать и не заставлять страдать других – не может. Ведь Пушкин все же не Бог, но лишь демиург. Да, гений, и – да – творец. Но творения его априори отягощены злом. Как и сам их творец – когда он человек: «И средь детей ничтожных мира, // Быть может, всех ничтожней он».

***

Вот мы и добрались почти до самого что ни на есть несчастливого… Конца? По сути, увы, да. Всё, что ждет двух героев после смерти третьего, это, как говорится, уже совсем другая история.

***

Разбирать психологию происшедшего на балу и после него нам не придется: за нас это сделал сам Пушкин – честно, точно и без всякой романтики. «…но Евгений // Наедине с своей душой [читай – с А.С. Пушкиным. Я.Н.] // Был недоволен сам собой. // И поделом: в разборе строгом // На тайный суд себя призвав…»

Что ж, вот они и встретились – все трое: и оба Онегиных, и их творец (именуемый здесь для краткости «душа»). В такой-то троице ошибок быть не может, все характеристики абсолютно точны. Ленский дурачится: он пылкий мальчик, ему простительно. Онегин же должен быть не мячиком предубеждений – то есть, тем первым, примитивным, но – мужем с честью и умом. Вторым. С богом в душе. Всё названо своими именами. Честь и ум. Что еще нужно?