Земли семи имён - Дарина Стрельченко

– Не плачь, – остановил её Речной Гость. – Слёзы выплачешь, а луг затопишь. Не одну весну его пестовал.

Имарина подняла глаза, но не привычную зелень вод да узор водорослей увидела над головой, а высокую стену сосен. И пахло не тиной, не ледяным перламутром раковин, а пылью, дорогой, ветром. Землёй пахло, летними травами и небесами – тем, чего не сыщешь в Зелёной Реке.

– Улыбнись, Имарина, прогони тучи.

Она улыбнулась сквозь слёзы, но не оттого, что Гость попросил, а оттого, что забылась, обрадовалась, растерялась так давно не виданному лесу. Улыбнулась сквозь слёзы, и по небу заструилась узкой лентой бледная радуга.

Имарина склонила голову, вглядываясь в нити трав, в переплёты ветвей, а за лугом, вторя ей, тихая волна прошла по кронам берёз и ольхи. Недоверчиво коснулась Мара волос, повела ладонью над травами – из густого зелёного ковра поднялись, повернулись следом за её рукой огоньки лютиков, потянулись плети люцерны, выглянули тихие фиалки.

Осторожно сжала ладонь – лепестки закрылись, потемнели. Раскрыла – и цветы нехотя, не торопясь раскрылись вновь.

– Позови их в самую пышную пору! – подсказал Гость, отгоняя последние тучи за лес. Имарина позвала – представила, как луг налился весенним соком, как пришла ранняя летняя сила, как рассыпались по травам блики костров да тёплая, упругая земля заставила стебли тянуться к небу.

Цветы откликнулись на зов, распустились, отяжелели. Поднялись из травы крупные бутоны, матово засветились широкие листья, шелковистые лепестки. От земли пришёл тёплый ток, от леса подул низкий горячий ветер, какой выстилает рябью августовские реки… А там, меж стволов, мелькнула белая свитка, вышитый алым кушак…

Гость нагнулся, сорвал бархатный стебель золотарника и молча подал ей на раскрытой ладони. Стоило Маре протянуть руку, как по стеблю прокатилась белая дрожь, застыли в серебре листья, а шафрановые соцветия обратились давешними бусинами речного жемчуга.

– Теперь-то примешь мой дар? – спросил он. – Зная, что за сила кроется в остывших листьях?.. Без него тебе сюда не вернуться, новых цветов не вырастить, ветер следом не позвать…

Она глянула в его глаза бирюзовые, приняла хрупкий стебель – жемчуг сверкнул, прохладой кольнув ладонь, – и разлились по реке знакомые колокольчики. Смеялся Речной Гость.

– Отказалась бы и на этот раз – так и быть, сшил бы тебе серое платье. На что мне русалка, которая и сама тает день ото дня, и Реку за собой ведёт? Но раз уж есть теперь у тебя то, что здесь, на дне, дорого… Оставайся, милая.

Оглянуться не успела – а вокруг опять зелень, да холод, да проклятое серебро.

– Но приходи, приходи на сосновый луг, как вздумается. Ты сама себе тут хозяйка. Не захочешь никого из людей впустить – лес и не впустит. А пожелаешь, чтобы кто пришёл, – только позови…

Улыбнулся. Растворился в струях.

На сосновый луг Имарина больше не ходила, стебель золотарника спрятала на груди, никому о нём не обмолвилась. О том, кто на берегу остался, кого меж сосновых стволов разглядела, не вспоминала. Потому что вспомнишь – и на всё согласна, лишь бы наяву на тот луг ступить, в травах путаясь, перебежать, укрыться в сосновой прохладе и мчаться, мчаться без оглядки к живым, к людям, к…

Русалки о луге не знали – не каждой Речной Гость показывал заветное место, где ты и цветы, и ветер, и сама земля. Зато по ранней зиме новая появилась у речных дев забава: плыли засветло на чёрную запруду, а там, замерев среди корней ивовых, разглядывали в зеркало, что за спиной, в Зелёной Реке, творится.

Зеркало глядело на русалку девушкой, какой та до реки была, какой в новолуния становилась, а Реку отражало истинной, глубокой, полноводной, какой текла при прежних хозяевах. Тёплая, тёмная, блики по воде что подснежники по весне, а больше ни искры в прозрачной толще.

Да только по сумеркам плавали в этой тёмной пучине странные существа – хвостатые, как рыбы, длинноволосые, что русалки, белолицые, будто призраки.

Подплывёт такая – пустоглазая, зеленокосая, – плеснёт хвостом, и брызнет от зеркала алмазная пыль, затхлая вода. Русалка, что в зеркало глядела, отшатнётся, поплывёт, что есть сил, назад, к зелени, к серебру, к тишине да к улыбке Речного Гостя. А от чёрной запруды долго ещё вьётся за ней тихое, жуткое…

Имарина слушала те сказки, да в тёмное зеркало не гляделась, душу не бередила – а ну как и там тот, кого среди сосен углядела, померещится?

– Отчего у запруды не плаваешь? – спрашивал её Речной Гость, протягивая белое платье по новой луне. – Плыви сегодня, а хочешь, берегом иди. Места там лунные, черёмуховые, кроме тебя, никого и не будет – мавки к людям пойдут через костры прыгать. А коли боишься, что русалки с Чёрной Реки тебя увидят, позабудь об этом. Покуда о них не думаешь, им до тебя не дотянуться. Не видят тамошнего зла те, по чьей крови тепло ещё ходит. А ты спишь до поры, стынешь, прячешься да ждёшь их, сама себе о том думать не веля…

Имарина ни слова в ответ. Прижала к себе платье, уплыла за зелёные камыши, а Гость растворился, как всегда, смех колокольцами рассыпав.

Утихли колокольцы, тогда только осмелилась Мара уйти – не к берегу, не к зеркалу, а впервые с того раза на луг. Шагнула в запахи трав и сосен, опустила платье среди цветов, шепнула стеблям обвиться вокруг, укрыть да спрятать, да тотчас ушла обратно – в пустоту, в тишь новолунной речки.

Платье, когда человеком обратится, ей ещё пригодится. И никому о том знать не следует.

Да только хотела – не хотела, волей-неволей, а занесло её сильной водой к зеркалу. Течение закружило, увело на дно ветви приречных ив, выстелило реку крутыми волнами. Имарина, словно щепкой, как в первую ночь, качалась в речных руках, плыла в потоках. Тут и там мелькали стаи золотистых рыб, вились речные цветы…

И вдруг стихло.

Вода остановилась, а прямо на неё выглянула рама, словно из белых стеблей сплетённая.

Пришёл час – глядись.

Имарина подплыла ближе. Плеснула на неё чёрная вода. Зеркальная гладь заполнилась, сгладилась дрожь, и вот уже глядит на неё с той стороны, с Чёрной Реки лицо.

Чьё лицо?

Моё ли?..

Не думай о чужаках, плыви прочь, на ту сторону, через тёмные зеркала, к сосновому лесу…

– Уплывёшь – навсегда русалкой останешься.

Рассмеялся Гость, что серебро осыпалось.

– Моею быть перестанешь, милая, и к своему любимому не вернёшься. Платье небось для него бережёшь?

– Не верь, – шептали русалки из зеркальной глубины; воздух рябил от их тёмных рук, тихих слов. – Не верь. Лжёт Речной Гость, лжёт дудочник, на то он и гость, не хозяин…

Клокотала вокруг зеркала вода, пенились широкие гребни, стрекотали, звенели чёрные струи.

– Не верь!..