Земли семи имён - Дарина Стрельченко

Замерла и не дышит. Память вспышкой пришла, изморозью, испугом: вот-вот вцепится в её плечи Речной Гость: «На мавок моих загляделась, милая? Хочешь и сама такой стать, нежной да бездушной? Приходи в Зелёную Реку. Сёстрами будете!»

Вздрогнула – и вправду вцепился в плечи! Словно клещи впились! Обернулась, немея, а там из воды – чёрная русалка.

– Последняя я, что из прошлой жизни видишь. Уплыву – позабудешь! Одно помни: из сказки здешней нет дороги Речной Гостье!

Плеск ледяной, глубокий, круги по воде, тишь…

Запел петух за соснами. Румянец с золотой жилой лёг на луг. Засияла зелёная вода. По солнцу самая муть, самая гниль светлее кажутся.

– Гостя Речного не ищи, из реки уходи, на луг не рвись. Луга нет, почернел, выгорел, погубил и Гостя, и суженого твоего, и саму тебя погубил…

– Что ты говоришь? – Широко раскрыты глаза, руки плетут острую осоку, словно лезвия перебирают.

– Гость желал тебя Гостьей своею сделать, ждал, покуда ты русалкой станешь навеки, покуда по самое сердце вода тебя затопит. Думал, гадал, отчего столько в тебе человечьего, не речного. Сотня лун миновала, а ты хвостом русалка, косами русалка, взглядом и тем русалка, а сердцем – человек… Ушёл он на твой луг, выжег травы, срубил сосны. Озеро осушил, суженого сжёг…

– Сжёг? – прошептала Имарина. Шёпот разнёсся по воде, окатил берега, взметнулся выше крон, само солнце на миг взрезал ледяной тоской.

– Желал тебя сделать Гостьей своей, госпожой и владычицей на Реку привести, а сам уйти желал, да разве Река отпустит, коли никого на своё место не заманишь, не закружишь? Думал, любовь твоя тебя на плаву держит, захлебнуться зеленью алому сердцу на даёт. Ушёл на луг твой, любовь твою погубить… А мы, сёстры его с Черноречья, в ту минуту и повернули время вспять на сотню лун – в тот день увели, в какой он в реку тебя забрал… Всё, что было на твоём лугу, всё ушло с лунами твоими.

– Вы знали, что он на лугу? Знали, что исчезнет всё?

– Знали… – Водоросли шелестели, утро полнило воздух, шёпот русалочий всё тише, тише становился. – Да ты сама выбрала время вспять повернуть. Нет дороги назад, милая, да и горевать нет тебе времени: уплыву – всё позабудешь…

Тени мавок мелькнули по лугу, плеснули русалочьи хвосты.

Заново зазвенел день, что сотню лун назад отзвенел.

Пряди порыжели, ветры окрепли, осень накрыла реку да берега. Лето выгорело, последние сполохи остались. Тает сжатая рожь, мокрые октябрьские луга тяжелеют дождями.

Всё остаётся.

Всё сменяется.

Гостья бродила по прибрежным откосам, и солнце не страшило её – не в силах были лучи испепелить Речную Госпожу. По первому снегу бродила под прощание листопада, гуляла в приречных лесах под молчание зимних птиц.

Искала.

Ни на луг бежать по подтопленному мосту, ни грот миновать в старой лодке, ни в зеркальные глубины уйти – нет больше дороги из реки. И воли больше, чем в юдоли на берегу, и память бела, широка, пуста, лишь смутные брызги чернилами по воде расплываются. И путь, куда пожелаешь, и времени конца не видать. А словно угасло что-то внутри, и легче, и тоньше стало тело. И взлететь бы, да река, река тянет, не выпускает, душу в клещи взяла.

– Ищи замену себе, милая, – щурится из прошлого Гость. – Ищи ту, что на тебя похожа. Думаешь, по своей злобе Зелёной Рекой владел, русалок неволил? Нет, милая. Тебя искал. Такую искал, что смогла бы Гостьей, Госпожой стать, меня сменить. На берег рвался, к прежнему, к живому. А ты, невинная, перехитрила меня, время в кольцо завернула, мне места в том кольце не оставила… А теперь не видать тебе свободы от реки, пока не сыщешь новую Гостью. До тех пор Госпожой и быть…

– Где мне её сыскать? – спрашивает Имарина горько, строго.

Нет ответа.

Гладь речная. Прибрежная тишина.

Сколько дев в новую луну Имарина в реку увела – не счесть. Сколько долгих кос, горьких слёз вода унесла… Ни одной гостье своей Гостья про тайный луг не поведала, на чёрную заводь плыть запретила. Лодки, на каких девы приплывали, сжигала той же ночью на берегу – люди в селении уж и привыкли глядеть издали, как на новую луну взвивается рыжий огонь под самые звёзды.

Платьев не шила вовсе – ни белых, ни серых одежд её русалки не видали, на берег не ступали, травы не трогали…

Да только ни одна, ни одна Гостьей не становилась. Чем яростнее Имарина забытьё в реке наводила, тем тише, прозрачнее гостьи её делались, словно стёкла в воде светились. Сколько ни старалась память у них отнять человеческую, сколько ни прятала от берега, от света – всё в них сердца бились, всё листья на чёрных озёрах не замерзали, плавали на поверхности, цвели, золотились. У иных и вовсе озёр не было…

– Где же Гостью взять?

Не торопи реки, Имарина.

А река с каждой луной невыносимей становится, душит её, жжёт ледяными руками-притоками.

– Сколько, сколько ещё ждать её, Гостью, в этой зелени проклятой?..

– Теперь-то знаешь, милая, теперь-то видишь, каково мне на реке приходилось, зачем тебя отпускать не хотел…

Плакала Имарина на берегу – ливни шли косые, широкие. Злилась – грозы горячие гремели. Отчаивалась – и серые туманы крыли дома, кроны, дороги. Словно весь берег речной обратился прежним её чёрным лугом, выжженным ныне, сожжённым, испепелённым.

А однажды увидела. Издалека увидела, щепкой, стрункой – а сердце зашлось. Она.

На следующую луну выпустила мавок. Над платьями не одну ночь провела: по серому полотну алые маки, белая кайма, что лунное серебро, по рукавам кружево свежим снегом. Чёрный узор хитрой паутиной, рыжие языки шёлковый подол лижут.

Не пропустить такого цветка, глаз не отвести.

И увязалась она, девица, что птица, за мавками. Глядела на их танцы до самого рассвета, в кустах пряталась, меж пней сухих на берегу. Глаза незабудками, а в незабудках зелень плещется…

– Упадёшь ко мне в омут. Русалкой на дне оживёшь, – прошептала Имарина, зачарованная мавками, что в ту памятную полночь.

А девушка глядела на неистовую пляску, шёпота не слыхала… Танцевали русалки, соскучившиеся по берегу, летали над плечами волосы, горели глаза, румянились щёки. Сполохи огненные падали на лицо той, что Маре приглянулась. Глаз с неё не сводила Речная Госпожа.

Неужели?..

«А ты, милая, невинная, перехитрила меня, время в кольцо завернула…» Время в кольцо…

Кто ты, девица-птица?

– Мара-Имарина, гляди, глаз не отводи: перед очами твоими то, что предначертано тебе было, что свершилось бы, коли не та ночь, коли Гость Речной замены бы себе не искал… Ты была бы девушкой этой, росла бы на берегу черноозёрном, под кронами, под соснами, в селенье на три избы, качала бы мать тебя в зыбке, пахло бы в дому снежноягодником…