Земли семи имён - Дарина Стрельченко

Лишь миновав крыльцо и оставив за собой низкую каменную изгородь, она глубоко вдохнула и обуздала мысли – и свои, и чужие.

«Удачи!» – шепнула алхимик или сама Хедвика, или ветер прошумел в голых ветках, на которых узелками набухали крошечные паутинки почек.

Наконец остались за спиной большие и малые улицы, переулки, аллеи и площади Грозогорья. Перед нею высились кованые городские ворота, украшенные резьбой чеканных созвездий.

Не прошло минуты, как створки послушно распахнулись, впуская в город искрящееся горячее утро, и тёмная фигура в мантии с изумрудной каймой выскользнула на дорогу. Прошло ещё мгновение; створки закрылись, и во дворе перед воротами вновь сгустились рассветные сумерки, а стражники даже не вспомнили, что за девушка покинула город в рассветную рань.

Она оставляла каменное и тёмное Грозогорье, шла в широкие Семь земель. Мрачный город притих в надежде: хоть и продолжал он пылать фонарями и шуметь ярмарками, но ночами здесь закрывали окна и накрепко запирали двери. Клубилась над городом тень, которую не отогнать ни солнечному свету, ни ярмарочным огням. А может быть, и ей, правительнице Семиимённой, это было не под силу.

Хедвика шла широкой тропой, и последние талые лужицы сменялись молодой травой. В траве раскрывались по велению солнца васильки и герань, разворачивали навстречу дню широкие лепестки маки, поднимались золотистые лютики, качались на ветру метёлки донника и кипрея. Лето вступало в свои права, и правительница Грозогорья, ведя ладонью по упругим волнам разнотравья, шла по тропе в рассвет, по пути от неба до неба, по дороге в огонь.

И чем дальше оставались каменные стены Грозогорья, тем смелее поднимала голову дерзкая лесная Нилит, в чьём синем шаре некогда вились травы и соцветия. Ласково щурилась на солнце осторожная Филарт – её шар отливал золотом пшеницы и густой сизой синевой грозового неба.

Шаг за шагом она оставляла за собой деревни и сёла: тёсаные дома, калитки и тропы, околицы и тёмные стёкла, за которыми уже томилась утренняя жизнь. Не заметила, как миновала Траворечье, как сошла с тракта, извернувшегося луковой тетивой. Солнце теплело, выкатывалось на самую высоту неба, а продержавшись там миг, падало в тёмные беззвёздные ночи и снова вставало, шли дожди, и ходили над землёй густые тучи, а она всё шагала вперёд в коконе колдовства и тишины.

Когда из пыльной дымки впереди наконец дохнул холодом великий овраг, когда услышала Хедвика первые шорохи и скрипы, с какими раздирали древесную кору химеры и грвецы, она была уже в последней деревне на пути нового царства холода. Не одно Грозогорье было проклятием лишено лета: таким же был и туманный великий овраг, а в лесу за ним и время на часах, и времена года вовсе сбились и неслись тёмной каруселью, путая ветви, путая дороги. Там-то она и хотела встретить будущего советника, о котором шар из Мёртвого города ведал куда больше, чем все дворцовые мудрецы.

* * *

За деревней открывалась широкое поле, осеннее поле, неподвластное календарям. В Грозогорье стояла ранняя весна, по дороге от города катилось пёстрое лето, кое-где уже созревали плоды, исходила земля мягким медовым соком; в овраге клубилась зябкая изморозь поздней осени, а здесь, в этом огромном золотом поле, царила осень жаркая, горячая, в последнем порыве поднявшаяся к солнцу.

Вдыхая щекочущий запах сухой нагретой земли, Хедвика вошла в золотые волны, в густые тяжёлые колосья, напитанные солнцем, сиявшие под грозовым небом. Там, за кромкой спелой пшеницы, уже шумел, звал её, выгибаясь тонкими берёзами опушки, лес. Ближе и ближе, всё глубже в пшеницу шла Хедвика. Громче и громче звенел в ней смех – смеялась, рвалась на бесконечный простор Филарт. Ей вторила гордая горная Нилит, убирая со лба тяжёлые пряди мягких, как лён, волос. Хедвика шла, перестав раздумывать, кто она, и уже не стремилась обуздать тени, жившие в её шаре. Не просто впустила их в себя, но выпустила на волю и наконец совершенно забылась и, сбросив широкую мантию, скинув туфли, бежала по тропинке среди поля, задыхаясь от свободы, и горячая земля жгла босые ступни, а травы щекотали колени. Ветер трепал её волосы, Семиимённой, семиликой, и этот миг был само́й бесконечностью, густой, как пшеница, высокой, как корабельные сосны, широкой, словно небо Северолесья.

Она вбежала в лес, под первые его арки и кроны, даже не заметив, как кончилось золотое поле, – лишь лесной сумрак ослепил её после сияющих колосьев.

Не одну, а семь историй прожила, да только седьмая лишь начаться успела, и впереди её дороги и города, радости и печали. Есть шары, которые не разбить, есть истории, которые не закончить.

Дорога северного винограда вилась через лес, через малинник и сосновые иголки. Что там впереди? Кто углядит, что дальше седьмого шага, седьмого шара? Она не знала.

Солнце перешагнуло за полдень по своей небесной тропинке. Кроны и ветви сомкнулись за спиной, и теперь шагала она в прохладном мраке. С лёгкой усмешкой спрашивала себя: как назваться перед Хцефом?..

За раздумьем оскользнулась на мокрой хвое. Опустила глаза: под ногами влажная листва. Где-то близко, пробиваясь из земли, начинался ручей.

Пошла вдоль по руслу. Над водой склонялись серебристые ольхи, по чёрной глади стелился туман.

У витой коряги в человеческий рост ручей делал крутой поворот. Чувствуя в ногах позабытую усталость от долгого хода, она выбрала сухое место и опустилась на источенную жуками корягу. В разные стороны расходились лесные коридоры, становилось всё холоднее. В этом лесу со сбитым временем зимы были чаще, вёсны короче. До новой зимы оставалось несколько часов.

Он завернулась в мантию и принялась ждать.

В груди бился шар.

* * *

Скоро вдалеке затрещали сучья. По лесной земле мягко и глухо ступали копыта.

«А говорили, на лошади в мирные времена не видали».

Сумерки сгустились, будто кто окунул широкую кисть в чернила и провёл ею по тому стеклу, сквозь которое глядим на мир.

Хедвика улыбнулась и притаилась за корягой. Вокруг кружили первые зимние бабочки. Вверх по ручью верхом на лошади ехал высокий путник в тёмном плаще. Из-под капюшона выбивались светлые пряди, на шее тускло поблёскивал похожий на ключ оберег. Что-то почуяв, путник натянул поводья, и лошадь послушно остановилась. Он прислушался, огляделся по сторонам; когда в упор глянул на затаившуюся за корягой правительницу Грозогорья, она наконец рассмотрела его глаза, пшеничные, абрикосовые, цвета соломенной песочной дымки, раскосые и широкие.

«Статный, серокудрый, золотоглазый…»

Он спешился и подошёл к прибрежным кустам.

– Некогда разговаривать. Если хотите спастись, садитесь на лошадь впереди меня. До зимы несколько часов. Мы успеем уйти из низины.

«Здравствуй…» – ласково подумала она, обращаясь к Акварели.

Несколько минут скакали в молчании. Солнце за спинами стремительно заходило; четверть часа – и листья обратились чистым литым золотом. Где-то там, впереди, за Траворечьем и оврагом, их ждали Грозогорье и Семь земель, странствия и страхи. Но ещё прежде, за лесом, вокруг и повсюду, ждало Семиимённую безлюдное душистое поле, в котором широкими волнами ходили большие ветры.