Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель - Наталия Лебина

В разгар хрущевских реформ выпуск материи с добавлением синтетики был поставлен на поток. Июньский пленум ЦК КПСС 1960 года вообще нацелил текстильщиков выпускать ежегодно столько тканей, сколько их вырабатывается во Франции, Англии и Западной Германии, вместе взятых. Тканей было действительно много, что создавало ощущение всеобщего благополучия и достатка. Новые ткани привлекали очень многих. Вновь, как в 1920-е годы, почти исчезли материалы в «цветочек», популярные в сталинское время. Эти перемены отвечали изысканному вкусу лучших представителей интеллигенции, выросшей на эстетической почве советского конструктивизма. Современники вспоминали, что в доме известного литературного критика Л.Я. Гинзбург в начале 1960-х годов «каждая мелочь… была подобрана с тем самым, столь любезным ей, авангардистским вкусом. Вплоть до занавеси на окне и тряпочки на тахте – и то, и другое обязательно с абстрактным рисунком» (Купман 2002: 139).

Неожиданными стали названия материалов: «Чайка», драп «Пулковский», «Звездочка», «Аврора», «Лучистая», «Чио-чио-сан» и как апофеоз – «Стирай-носи» (Ленинградская правда 1960б; Ленинградская промышленность 1967: 31). А ведь еще в 1946 году текстильная промышленность изготавливала всего два вида костюмной ткани типа «бостон»: «Ударник» и «Метро» (Москва послевоенная 2000: 354). Главным достоинством новых материалов была их «несминаемость». Юбки, платья и брюки из шерсти с изрядной долей лавсана можно было не гладить ежедневно. Это заметно раскрепощало людей. Практичность синтетики была привлекательна не только для неизбалованных успехами легкой промышленности советских людей. В ГДР в эти же годы считавшие себя современными женщины выбирали для своей одежды «не требующие особого ухода» синтетические ткани (Тихомирова 2007: 141).

К концу хрущевских реформ и мужчины и женщины в советских городах приобрели в массе своей «разглаженный» вид. Кроме того, синтетика не садилась после стирки и, как уверяли производители, носилась в два раза дольше натуральных тканей. Особенно, конечно, привлекали материалы, изготовленные на Западе. Е.Б. Рейн вспоминал, что от одного из приятелей узнал об американской ткани «дакрон» – и поклялся достать себе из нее костюм. На это ушло три года. На поверку оказалось, что это ужасающая синтетика – аналог советского лавсана (Рейн 1997: 275). Действительно, у полимерных материалов были недостатки, которые видели даже современники, завороженные возможностями химии. Они были тяжелы для шитья в домашних условиях. Частные портные с большим нежеланием шили из новомодных лавсанов и винолов – они плохо утюжились обычными утюгами, требовали особых ниток, старенькие швейные машинки с трудом пробивали ткань с большим количеством полимерного волокна. Синтетика могла успешно применяться лишь в условиях массового пошива на фабриках. Химизация одежды, таким образом, подталкивала к реконструкции системы швейной промышленности. В контексте развития хрущевских реформ с лета 1957 года при только что созданных совнархозах стали образовываться управления швейной промышленности. Одной из важнейших задач этих учреждений и стало освоение полимерных тканей. К 1961 году, судя, например, по отчетам подобного управления, в Ленинграде удалось наладить массовое производство одежды. Во всяком случае в справке о работе предприятий Управления швейной промышленности за 1958–1961 годы отмечалось: «За последние годы фабриками Ленинграда освоены и выпускаются в массовых сериях новые виды швейных изделий. К ним можно отнести изделия из новых синтетических волокон» (ЦГА СПб 2071, 8а: 2).

Искусственные ткани, пик моды на которые в СССР совпал с попыткой в кратчайшие сроки построить коммунизм, и в мужском и в женском мире обладали определенными ритуально-знаковыми функциями. Они стали маркерами современности в одежде, способствовали облегчению домашнего труда, явились связующим звеном западной и советской бытовых культур. В то же время благодаря бурному развитию химии некоторые традиционные семиотические характеристики тканей подверглись существенным изменениям. Сложность обработки синтетических материалов в домашних условиях явно умалила значение отреза ткани как подарка или показателя достатка. Деформации подверглась и глубинная связь материи с женской сущностью. В отличие от прядения и ткачества натуральных составляющих, производство искусственных волокон было изначально ориентировано на научно-технический прогресс, в котором практически не выражена половая дифференциация занятий.

В процессе всеобщей «химизации» одежды в СССР в 1960-е годы появлялись и предметы, имевшие ярко выраженную половую принадлежность, – женские чулки и мужские носки из синтетики. Сделанные в обоих случаях из одной и той же ткани, они в виде готовых изделий имели четкий гендерный статус. Очень популярный особенно на первом этапе хрущевских реформ капрон стал применяться и для изготовления чулок, которые к началу ХХ века стали обязательным предметом именно женской городской одежды. Приход большевиков к власти, конечно, не внес ничего принципиально нового в эту ситуацию. Однако общие тенденции развития легкой промышленности в советских условиях не могли не отразиться на качестве, цвете, стилистике, а главное, количестве чулочной продукции. Развал промышленности во время гражданской войны затронул и трикотажные фабрики, которые возобновили свою работу лишь к середине 1920-х годов. Их продукция была настоящим дефицитом в годы нэпа. Социальный статус женщины сразу можно было распознать по качеству ее чулок. Основная масса вынуждена была довольствоваться бумажными. Элегантным считалось носить изделия из фильдекоса – хлопковой крученой пряжи, выглядевшей как шелковая, и фильдеперса, высшего сорта фильдекоса. Особым шиком, по данным опроса 1928 года, считались шелковые чулки с яркой стрелкой – иностранный, чаще всего контрабандный товар. Н.Я. Мандельштам вспоминала: «Женщины, замужние и секретарши, все мы бредили чулками» (Мандельштам 1990: 102). Художественная литература начала 1930-х годов полна впечатляющих примеров, это подтверждающих. В повести П.С. Романова «Товарищ Кисляков» (1927–1930) в уста иностранца, приехавшего в Москву на излете нэпа, вложены такие слова: «Русская женщина потеряла все точки опоры. <…> Имей три пары шелковых чулок, и ты будешь иметь женщину» (Романов 1990: 520). Нехватка и дороговизна чулочно-носочных изделий делали обязательной их штопку, навыками которой в первой половине ХХ столетия владели все женщины СССР.

Первые капроновые чулки появились еще при Сталине. В 1950 году их опытную партию выпустила ленинградская фабрика «Красное знамя». Они были прозрачными и тонкими, что очень нравилось женщинам, ранее носившим в качестве нарядных чулок в основном изделия из фильдекоса и фильдеперса. Но производство расширялось крайне медленно. Кроме того, при внешней привлекательности первый капрон плохо впитывал влагу. Даже июльский пленум ЦК КПСС 1955 года, нацеливший промышленность на расширение производства синтетики, не смог улучшить качества капрона. Весной 1957 года выступавший на страницах журнала «Работница» московский инженер-химик Д. Архангельский настоятельно не рекомендовал «носить капроновые чулки в сильные морозы, потому что несколько повышенная влажность между кожей и чулком ведет к переохлаждению тела» (Работница 1957: 30). Действительно, многие женщины, все же надевавшие «капрон» в 1950-е годы, вспоминают ощущение остекления чулок в морозную погоду. Но еще больше неприятностей доставляли так называемые спускающиеся петли. Главный инженер Управления текстильной промышленности в Ленинграде с сожалением вынужден был констатировать летом 1958 года, что чулки фабрики «Красное знамя» очень быстро рвутся. Происходило же это потому, что химики, научившиеся изготавливать тонкую пряжу, не умели делать ее достаточно прочной (Ленинградская правда 1958. 22 июля). Складывается впечатление, что в 1950-е годы советские женщины испытывали такой же дефицит чулок, как и 1920-е. Писатель Ю.П. Герман в последней части романа о враче Владимире Устименко «Я отвечаю за все» (1962), посвященной 1950-м годам, описал, как любезная его авторскому сердцу героиня Варвара летом красила ноги в коричневый цвет и рисовала сзади шов, чтобы создать иллюзию чулок на ноге. Подобный камуфляж объяснялся большими затратами на постоянно рвущийся «капрон». Женской бытовой практикой 1950-х – начала 1960-х годов был подъем петель на чулках специальным чулочным крючком или простой иголкой. Он заменил не слишком изящный, но необходимый вид рукоделия – штопку женских чулок. Ведь штопать капрон, в отличие от фильдекоса и фильдеперса, было бесполезно. Кроме того, в годы десталинизации существовал и такой вид бытовых услуг, как починка капроновых чулок. В Ленинграде, например, во второй половине 1950-х годов из 300 пошивочно-ремонтных ателье почти 150 занимались ремонтом трикотажа, а именно подъемом петель на чулках.