Три судьбы - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ладно, хватит рефлексировать, скомандовал сам себе.
И нырнул под неровный ледяной край.
Поводок, хоть и длинный, вскоре натянулся. Должно быть, Джой цеплялся за края проруби, упирался, не желая погружаться в темную воду…
Потом натяжение ослабло.
Да, дыхательный аппарат оказался очень, очень удачным приобретением. Плыть было неловко: мешал тючок с одеждой, и в ноги то и дело тыкалось мягкое – тело Джоя.
Однако до следующей проруби он доплыл, показалось, как-то неправдоподобно быстро.
Даже едва не прозевал точку выхода.
Выполз на лед, отметив, что снегопад еще не кончился – хорошо, просто отлично. Оглянулся: тело Джоя плавало на поверхности, не тонуло, наверное, ледяная вода вызвала мгновенный спазм, и нахлебаться пес не успел. Это тоже было… удачно. Гораздо лучше, чем если бы труп опустился на дно или вовсе уплыл дальше. Гест подтянул его поближе, сунул руку в ледяную воду. Подушечки передних лап мертвого пса были иссечены свежими царапинами. Приложил их к окружающему прорубь льду: вода смыла с израненных лап кровь, но что-то наверняка осталось. Экспертам хватит.
Отстегнул поводок, прицепил к висящему на плече тючку с одеждой. Поколебался – недолго. Вряд ли на его поиски бросят собак, но мало ли. Лучше немного отойти – если шагать быстро, замерзнуть он не успеет, а резинистая ткань гидрокостюма задержит его собственный запах. Да, так правильно. Вытянул из кармана телефон, бросил в темную воду. Вздохнул, глядя на клубящиеся в ней шерстяные щупальца.
И зашагал.
От проруби вверх вела утоптанная, даже под метелью видная тропа, по которой, должно быть, Лукинична ходила каждый день за водой. Вдоль береговых закраин тянулась узкая каменистая осыпь – снег с нее сдувало. Очень удачное место.
Отшагав с полкилометра, он оглянулся. Сквозь все еще не утихшую метель по сторонам едва проглядывали стволы бледной, как будто призрачной ледяной ленты: светлые – осиновые и березовые, темные – еловые. И он, в темно-сером своем гидрокостюме с черными вставками, – как еще один ствол. Еще одна ночная тень. Образцовый камуфляж. Хотя кто тут его сейчас увидит?
Распотрошил тючок, натянул куртку – верхний пакет успел покрыться ледяными пластинками, но внутри все было сухо. Главное – не промокли ботинки. Обулся, оделся, натянув куртку прямо поверх гидрокостюма. Ноги все равно разъезжались на обледенелых камнях, но, по крайней мере, ощущение, что идешь почти босиком, пропало.
Чуть выше по склону между камней торчали вялые пучки прошлогодней травы и какие-то корни. Трава резала руки, а вот за корни цепляться оказалось удобно. Он брел, оскальзываясь и оступаясь, ежеминутно напоминая себе: не забывай считать шаги! Через три тысячи от проруби надо сворачивать и подниматься вверх. Потом пройти еще два или три километра, пять тысяч шагов, и там, на краю леса, будет сарайчик, а в нем – машина. «Нива», купленная на имя Леонида Седова и оставленная там два дня назад.
Он надеялся, что она там будет. Два дня – долгий срок. Если ее угнали… Или вообще сарайчик спалили… Бродяги какие-нибудь…
Это было самое узкое место намеченного плана.
Сердце вдруг подскочило к самому горлу. Он постоял у кривой березы, выравнивая дыхание. Спокойно. Спокойно… Глухомань такая, откуда бы вдруг бродяги? Чего им тут делать? А местные сюда только летом ходят. Но все равно вглядывался в жидкий сумрак: не алеет ли впереди зарево? Не чернеет ли пепелище? Хотя если пепелище, черта с два его издали разглядишь…
И даже если машины в самом деле нет, это же еще не конец света! Трудно, да. Но бегство становится всего лишь более сложным (он все продумал! он всегда все продумывал!). Значительно более сложным, что правда то правда, но отнюдь не невозможным. И вглядываться в разбавленную метелью темноту бессмысленно. Но он все равно вглядывался, потирая левую сторону, где неприятно поджимало. Господи, у него никогда не болело сердце! Еще не хватало – сейчас!
Сарайчик стоял на месте – Гест едва не ткнулся в серые доски лбом.
Машина внутри развалюшки тоже была в полном порядке. И даже завернутый в мешковину ноутбук мирно покоился под передним сиденьем.
Только забравшись в промерзший салон, он взглянул на часы. Хорошая новость была в том, что с часами все оказалось в порядке – ни холод, ни ныряние им не повредили. Вторая, похуже, – в том, что натикало многовато. То ли он устал после заплыва, то ли недооценил сложность ходьбы по прибрежным и лесным буеракам, но дорога заняла больше часа, намного больше.
Перед тем как повернуть ключ зажигания, зачем-то глубоко вздохнул.
Мотор закашлял, зафыркал – но фырканье не сменилось положенным ровным гудением.
«Ничего, – сказал он себе, – ты ведь знал, что именно так и произойдет, правда?» Смешно было ожидать, что «Нива» заведется сразу. Двое суток стояла в промерзшем сарае, конечно, она не хочет заводиться. Но это ж не какая-нибудь нежная капризуля, это ж «Нива», рабочая лошадка. Давай, давай, милая… Вторая попытка также не увенчалась успехом. Похлопав по приборной панели, действительно, как будто лошадь успокаивал, он вытянул рычажок подсоса… Ну, давай, моя хорошая, не подведи…
Когда мотор, наконец, загудел, Гест откинулся назад, посмотрел перед собой расслабленно – хотя отдыхать было рано, ох, рано – и тут заметил, что пальцы дрожат. По спине тоже пробежала волна дрожи, потом еще одна.
Очень хотелось сразу включить печку, но он сдержался, твердя себе, что дрожь наверняка нервная, не мог он замерзнуть! Двигался же непрерывно, да еще как двигался.
И все же, когда из автомобильной печки хлынул теплый воздух, почувствовал себя словно в другом мире. Или это он сам становится… другим? Был Валентин Гест, стал Леонид Седов.
Он даже в зеркало заднего вида посмотрелся. Лицо действительно стало как будто посторонним. Скулы заострились, щеки немного впали, губы и подбородок очертились резче. Наверное, от усталости. Ладно, можно еще немного посидеть, прикрыв глаза и медленно, глубоко дыша. Чтобы выгнать наконец воспоминание о темной ледяной воде, о Джое, о Леле…
* * *
Опомнился он через несколько минут. Часы на приборной панели подсказали, что несколько – это чуть не двадцать. Многовато. Почти испугался: что это я сижу-то? Тупо, бездумно, глядя сквозь ветровое стекло на небо, которое скоро начнет светлеть. Вспомнил, что замерзающие в буран люди чувствуют себя именно так: тепло, безмятежно, сонно… Но он ведь не замерз! Плыть пришлось недолго (это лишь показалось, что вечность), термобелье под
