Алмазный мой венец - Валентин Катаев

– Лопай, что дают.

На чем наши деловые отношения закончились, и мы отправилисьобмыть дамский портсигарчик в «Метрополь».

Роман «Двенадцать стульев», надеюсь, все из вас читали, и яне буду, леди и гамильтоны, его подробно разбирать. Замечу лишь, что все безисключения его персонажи написаны с натуры, со знакомых и друзей, а один даже сменя самого, где я фигурирую под именем инженера, который говорит своейсупруге: «Мусик, дай мне гусик» – или что-то подобное.

Что касается центральной фигуры романа Остапа Бендера, то оннаписан с одного из наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другуюфамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое.

Прототипом Остапа Бендера был старший брат одногозамечательного молодого поэта, друга птицелова, эскесса и всей поэтическойэлиты. Он был первым футуристом, с которым я познакомился и подружился. Ониздал к тому времени на свой счет маленькую книжечку крайне непонятных стихов,в обложке из зеленой обойной бумаги, с загадочным названием «Зеленые агаты».Там были такие строки:

«Зеленые агаты! Зелено-черный вздох вам посылаю тихо, когдазакат издох». И прочий вздор вроде «…гордо-стройный виконт в манто излягушечьих лапок, а в руке – красный зонт» – или нечто подобное, теперь уже непомню.

Это была поэтическая корь, которая у него скоро прошла, и онстал писать прелестные стихи сначала в духе Михаила Кузьмина, а потом уже исовсем самостоятельные.

К сожалению, в памяти сохранились лишь осколки его лирики.

«Не архангельские трубы – деревянные фаготы пели мне о жизнигрубой, о печалях и заботах… Не таясь и не тоскуя, слышу я как голос милойзолотое Аллилуйя над высокою могилой».

Он писал:

«Есть нежное преданье на Ниппоне о маленькой лошадке вродепони», которая забралась на рисовое поле и лакомилась зелеными ростками. За нейпогнался разгневанный крестьянин, но ее спас художник, вставив в свою картину.

Или:

«Как много самообладания у лошадей простого звания, необращающих внимания на трудности существования».

Он изобразил осенние груши на лотке; у них от туманаслезились носики и тому подобное.

У него было вечно ироническое выражение добродушного, нескольковытянутого лица, черные волосы, гладко причесанные на прямой пробор, озорнойносик сатирикон-чика, студенческая тужурка, диагоналевые брюки…

Как все поэты, он был пророк и напророчил себе золотоеАллилуйя над высокой могилой.

Смерть его была ужасна, нелепа и вполне в духе того времени– короткого отрезка гетманского владычества на Украине. Полная чепуха. Какие-тосиние жупаны, державная варта, безобразный национализм под покровительствомнемецких оккупационных войск, захвативших по Брестскому миру почти весь югРоссии.

Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторысохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическоесложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакогоотношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом,принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником. Бандитыпоклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелилив печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал вмебельном магазине двуспальный полосатый матрац.

Я не был на его похоронах, но ключик рассказывал мне, какмолодая жена убитого поэта и сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоявшаяна эстраде нашей «Зеленой лампы» как царица с двумя золотыми обручами наголове, причесанной директуар, и читавшая нараспев свои последние стихи:

«…Радикальное средство от скуки – ваш изящный мотор-ландоле.Я люблю ваши смуглые руки на эмалевом белом руле…»

…теперь, распростершись, лежала на высоком сыром могильномхолме и, задыхаясь от рыданий, с постаревшим, искаженным лицом хватала изапихивала в рот могильную землю, как будто именно это могло воскреситьмолодого поэта, еще так недавно слышавшего небесные звуки деревянных фаготов,певших ему о жизни грубой, о печалях, о заботах и о вечной любви к прекраснойпоэтессе с двумя золотыми обручами на голове.

– Ничего более ужасного, – говорил ключик, – в жизни своей яне видел, чем это распростертое тело молодой женщины, которая ела могильнуюземлю, и она текла из ее накрашенного рта.

Но что же в это время делал брат убитого поэта Остап?

То, что он сделал, было невероятно.

Он узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широкомпиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошелв подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру, и, войдя, положил настол свое служебное оружие – пистолет-маузер с деревянной ручкой.

Это был знак того, что он хочет говорить, а не стрелять.

Бандиты ответили вежливостью на вежливость и, в своюочередь, положили на стол револьверы, обрезы и финки.

– Кто из вас, подлецов, убил моего брата? – спросил он.

– Я его пришил по ошибке вместо вас, я здесь новый, и меняспутала фамилия, – ответил один из бандитов.

Легенда гласит, что Остап, никогда в жизни не проливший ниодной слезы, вынул из наружного бокового кармана декоративный платочек и вытерглаза.

– Лучше бы ты, подонок, прострелил мне печень. Ты знаешь,кого ты убил?

– Тогда не знал. А теперь уже имею сведения: известногопоэта, друга птицелова. И я прошу меня извинить. А если не можете простить, тобери свою пушку, вот тебе моя грудь – и будем квиты.

Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. Присвете огарков они пили чистый ректификат, не разбавляя его водой, читали стихиубитого поэта, его друга птицелова и других поэтов, плакали и со скрежетомзубов целовались взасос.

Это были поминки, короткое перемирие, закончившееся спервыми лучами солнца, вышедшего из моря.

Остап спрятал под пиджак свой маузер и беспрепятственновыбрался из подвала, с тем чтобы снова начать борьбу не на жизнь, а на смерть сбандитами.