Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции - Барбара Уокер

Русское слово «хлопотать» трудно точно перевести в данном контексте, но оно важно для нашего понимания этого нового Волошина. Оно означает получение чего-либо путем усилий, ходатайств, беготни – часто из одной бюрократической конторы в другую. Отныне Волошин станет непревзойденным мастером в этой области.

Рис. 14. Максимилиан Волошин, автопортрет, 1918 год. Архив Вл. Купченко

Вскоре после прихода большевиков и их утверждения в Крыму Волошин решил уехать из Одессы и вернуться домой, в Коктебель. По его собственным словам, на обратном пути он в полной мере использовал свой талант обзаводиться знакомствами. В последующие годы история об этом путешествии превратился в одну из легенд его домашнего кружка, несомненно, постепенно изменяясь со временем, как это обычно случается с устными рассказами. По настоянию своей второй жены незадолго до смерти, последовавшей в 1932 году, он наконец изложил ее на бумаге. Порой то, что он явно гордится собственной сообразительностью, заставляет задуматься критически настроенного читателя этих воспоминаний; некоторые неточности (например, в должностях и организационной принадлежности тех, кто помогал ему по ходу дела) обнаруживаются там, где есть возможность проверить его рассказ по другим документам. Складывается впечатление, что во многом целью этих мемуаров было не абсолютно объективное изложение событий, но реклама его навыков в налаживании связей и создании альянсов. Однако даже в этом случае его рассказ многое говорит о бесконечных, на первый взгляд, переключениях в процессе налаживания связей и поиска покровителей, которые требовались в этот нестабильный период[145].

Согласно Бунину, передающему первую часть этой истории, Волошин, пытаясь уехать из Одессы, сначала получил доступ к ресурсам Чека «как это часто бывает, через хорошенькую женщину». Выясняется, что начальник одесской Чека реквизировал дом этой женщины, но позволил ей по-прежнему жить в нем. Волошин познакомился с ней благодаря общей знакомой, и она представила его председателю одесской Чека Северному. Затем он также заручился поддержкой «“морского комиссара и командующего Черноморским флотом” Немитца, который, по словам Волошина, тоже поэт, “особенно хорошо пишущий рондо и триолеты”», – с нескрываемой иронией сообщает Бунин [Бунин 2017: 182]. Волошин уговорил этих двух влиятельных людей выдать его за человека, отправляющегося с секретной большевистской миссией в Севастополь. Не хватало только судна, чтобы доставить его туда, и в конце концов командующий Черноморским флотом нашел для Волошина парусник и команду моряков-большевиков (также состоявших в Чека). Маловероятно, что Волошин оплатил эти услуги (у него почти не было денег); он получил их благодаря уже существовавшим связям, личному обаянию и способности устраивать эмоциональные сцены, или диадическим отношениям. Очевидно, что в те ранние, сумбурные дни власти красных даже сотрудники Чека не устояли перед таким подходом.

Если считать по новому стилю, он [Волошин] уехал из Одессы (на этом самом дубке) в начале мая. Уехал со спутницей, которую называл Татидой. Вместе с нею провел у нас последний вечер, ночевал тоже у нас. Провожать его было все-таки грустно. Да и все было грустно: сидели мы в полутьме, при самодельном ночнике, – электричества не позволяли зажигать, – угощали отъезжающих чем-то очень жалким. Одет он был уже по-дорожному – матроска, берет. В карманах держал немало разных спасительных бумажек, на все случаи: на случай большевицкого обыска при выходе из одесского порта, на случай встречи в море с французами или добровольцами, – до большевиков у него были в Одессе знакомства и во французских командных кругах, и в добровольческих [там же: 182–183].

Обратите внимание на эти спасительные бумажки, полученные для защиты на все случаи жизни! Ясно, что Волошин, готовясь к путешествию, использовал еще больше связей, чем упомянул Бунин. «Все же все мы, в том числе и он сам, были в этот вечер далеко не спокойны: бог знает, как-то сойдет это плавание на дубке до Крыма… Беседовали долго и на этот раз почти во всем согласно, мирно» [там же: 183]. Расставание было печальным: как, конечно же, предчувствовала эта группа людей, их маленькому кружку не суждено было собраться вновь. Вскоре Бунины отправятся через Константинополь на запад, в эмиграцию, а Волошин до конца своих дней останется в Советском Союзе. Во время прощания Волошин разрядил тяжелую атмосферу, рассказав смешную историю и изобразив медвежонка, а затем они с Татидой пошли готовиться к отъезду. На рассвете они сели на парусник с тремя матросами и отправились в путь через залив. Несгибаемый дух, который Волошин проявил в последние минуты перед расставанием с Буниными, не покидал его и в дороге. «С момента отъезда из Одессы начинается моя романтическая авантюра по Крыму» [Волошин 1990: 269], – несколько лет спустя писал он в своих воспоминаниях, и он действительно воспринимал это опасное путешествие как приключение.

Личные таланты общения Волошина проявились, как он пишет, почти перед самым выходом из порта. Путешествуя под охраной моряков-чекистов, которым Немитц поручил помогать ему, он и его спутница Татида были остановлены французами, которые все еще блокировали вход в одесскую гавань. На борт поднялся французский офицер и потребовал переводчика; ухватившись за эту возможность, Волошин предложил свои услуги, а затем заявил, что они – белые «буржуи», бегущие от красных. Быстро выяснилось, что у Волошина и этого французского офицера есть общие знакомые в Париже; они немного поболтали – и судно пропустили. В таких обстоятельствах легкость, с которой Волошин убедительно лгал (или говорил полуправду), оказалась еще одним ключом к его выживанию в период Гражданской войны.

Через два дня, когда они подошли к крымскому берегу близ Ак-Мечети[146], продолжает Волошин, их встретили градом пуль пока что неизвестные нападающие. В конце концов выяснилось, что по ним стреляли большевики, и когда спутники Волошина назвали им пароль, им удалось благополучно высадиться на берег. Однако, чтобы попасть домой, в Коктебель, Волошину еще предстояло добраться в другой конец Крымского полуострова. Сначала он, Татида и их спутники, моряки-чекисты, были отконвоированы большевиками из Ак-Мечети в Евпаторию. Однако удерживаемая большевиками Евпатория оказалась тупиком: ее порт был блокирован французами, железная дорога не работала, по крайней мере, гражданские перевозки были прекращены. Выяснив все это в утро своего прибытия в Евпаторию, Волошин зашел поесть в один из немногих все еще работавших ресторанов. Пока он ел, к нему неожиданно подошел мальчик, сын сидевших за соседним столиком: «Скажите, вы не Максимилиан Волошин? Папа послал узнать» [там же: 271].

Волошин подошел к столику, за которым сидела семья мальчика (состоявшая из двух детей, женщины [по всей видимости, гувернантки детей] и хорошо одетых родителей) и спросил: «Вы меня знаете?» Конечно же,